Весь июнь, всю летнюю сессию я терпеливо привыкал к знанию того, что смертному не положено знать. Ведающий свою судьбу лишается надежд, его желания угасают. Ему нечего ждать от жизни. А мечты… Мечты сбудутся. Чего переживать? О чем тревожится? Судьба обласкает тебя, даровав всё, и отнимая лишь одно — волю к жизни.

Рите я ничего не говорил, старательно изображая интерес к близкой свадьбе или заботы летней сессии. Просто положился на время, справедливо полагая, что хитрая человеческая натура вывернется-таки из фатальной ловушки.

И вот позавчера задышал вольно. Прочь, тоска! Прочь, нытье! Новые надежды обживались в выморочной душе.

А все просто. Тот, кто знает свое будущее, волен изменить его. Лишенный этого печального знания может как угодно исхитряться, тщась обдурить всесильный рок. Бесполезно — «всё будет так, исхода нет».

Но коли известно, что станется в жизни с тобою, то, как говорится, возможны варианты. Примеры? Да сколько угодно! Вот, скажем, этой осенью подкатит ко мне парторг, и в туманных выражениях поинтересуется, не пора ли мне вступить в сплоченные ряды КПСС. Я отверчусь — не достоин, мол, не готов пока к столь ответственному шагу! Оно и верно — в этом времени с коммунистов спрос по всей строгости.

Парторг, верный сталинец, недовольства не выразит — отнесется с пониманием к моему выбору. Теперь же…

А вот не буду я отнекиваться и увиливать! Напишу заявление! Еще и Суслова попрошу дать рекомендацию… И стану кандидатом в члены КПСС. Дадут мне два года испытательного сроку — и вручат партбилет. Уж я постараюсь…

И обойду судьбу.

— Миша, здравствуй! — навстречу мне шагнул Корнилий, взметывая черную рясу. — А я смотрю и думаю — ты или не ты?

— Он это, он! — посмеиваясь, я крепко пожал руку старцу.

— Слух прошел, будто американцы пожалуют…

— По мою душу, — усмешка у меня вышла кривой, хотя визит Форда волновал меня мало. — Сыграю роль старой пифии. Товарищ Брежнев от своих щедрот дарует презику три бесплатных ответа, а уж чего спросит Первый Джентльмен… — я пожал плечами.

— Бог тебе в помощь, — серьезно сказал монах-атеист, и перекрестил меня.

«Аминь!» — чуть не сорвалось с моих губ, но я устоял — в вопросах любви и веры лучше обойтись без шуточек…

Коридор наводнили сотрудники Секретной службы и КГБ вперемежку. Американцы тщательно ощупали и обнюхали каждый квадратный сантиметр стен, пола и потолка в моей рабочей комнате на предмет «жучков», а наши присматривали.

Я в это время подбирал себе одежду помешковатей, чтобы скрыть фигуру. Парик а ля хиппи уже украсил голову, как орлиные перья — воина ирокезов, а знаменитая нашлепка придала хищную горбинку моему безупречно прямому носу. Очки довершили старый новый образ — чуть затемненные очки искажали цвет и разрез глаз, зрительно их увеличивая.

Генерал Руденко заглянул, присвистнул, и показал большой палец.

— Ваш выход!

Сутулясь, удерживая на лице отрешенность, как и подобает пророкам, я прошел в рабочую комнату. Оттуда все вынесли — и комп, и принтер, и шкаф с бумагами. Оставили лишь стол, да пару стульев. Тяжелые гардины задернули дневной свет, напуская сумраку, за что штатовцам стоило вынести благодарность — полумрак сгладит издержки грима.

Заняв стул, я сложил руки на груди, и подумал, что смахиваю на Лидочку из «Наваждения» — когда она хмурит брови в стиле Вольфа Мессинга, и грозно роняет: «Входите!»