Котенок тычется мордочкой в молоко, пачкая носик, а мама показывает, как гладить зверька, чтобы не против шерсти…
Они обе за столом, в окнах стынет ночь, а в уютном круге света настольной лампы — задачник и тетрадки. Рита-второклашка сердито сопит, не понимая, что от нее хотят, а мама терпеливо объясняет, как сложить и разделить…
Восьмой класс. Заметно округлившаяся Рита жалуется на противных мальчишек, что дразнятся: «Сисяндра! Сисяндра!», а мама, улыбаясь, взвешивает руками свой пятый размер, и дает женский совет: «Ноль внимания, фунт презрения»…
— Здравствуй, — девушка вытолкнула из себя слово вежливости, так и не сумев договорить «…мама».
— Здравствуй, Риточка…
Родительница, женщина высокая и стройная, скукожилась будто, сжалась, боясь услыхать грубость в ответ, и робко подняла умоляющий взгляд. Риту резануло жалостью — и нахлынуло. Обида, горе, ненависть, любовь — всё разом смешалось в горючую влагу.
Девушка заплакала, морща лицо, плечи ее затряслись, и мама подсеменила, осторожно обнимая дочь. И зарыдала сама.
— Прости! Ну, прости ты меня! — выдавливала она то, что копилось давно, не имея выхода. — И что на меня нашло тогда?.. Бросила вас с папой… в самый тяжкий момент… Ну, какая я мать после этого? Какая жена? Да тут… не то, что вы… сама себя прокляла! Прости-и-и…
Рита неловко охватила руками мамины плечи. А слезы все капали и капали, набухали — и скатывались по щекам щекочущими струйками. Любить — значит, прощать? Ей вспомнился Миша, и губы дрогнули улыбкой.
— Пошли, мам, — выдохнула дочь.
— Куда? — всхлипнула мать.
— Домой.
— Нет… — мама с сожалением покачала головой. — Мне на поезд… Я на день приехала. Увижу тебя, думаю, и обратно. Посмотрю только… Стою, ты выходишь… Красивая такая, взрослая… Ох-х… Узнает, не узнает? Узнала… Доченька…
Девушка зажмурилась, когда мама отерла слезы с ее щеки — и прижалась к родной ладони. Той самой, что гладила по головке, заплетала косичку, кормила с ложечки. Это не сентиментальность, думала она отстраненно, это родство. Глубинный зов крови, что заставляет ребенка, отданного в дом малютки, искать свою мать, бросившую его.
— Мамочка… — пролепетала Рита.
Письмо от Суслова пришло по электронке — Михаил Андреевич в витиеватых выражениях звал «проведать старика». Зная главного идеолога, я не стал откладывать визит, хотя дел и без того хватало. Семейных, так сказать. Через неделю мои заявятся, и надо было отгенералить обе квартиры — и папину-мамину, и мою. Наведаются же обязательно!
Дождавшись зеленого, я вывернул на Кутузовский. «Ижик» урчал исправно и бодро, словно успокаивая хозяина. А хозяину было малость не по себе. Суслов, родители, Рита суть жизнь моя — такая, какой сложилась или удалась. Но это всё внешнее, а вот внутри меня зрело нечто, изрядно пугавшее меня.
Нет, я был абсолютно здоров — настолько, насколько сие вообще возможно. Просто моя чертова — ну, или мессианская! — Сила зачала новый сюрприз. Любой «молчел» радовался бы ему, прыгая от счастья, но старпер, засевший в моей голове, тщился быть как все…