— Так их назвала та флористка. Крокус — цветок и смилакс — это такая декоративная лиана. Фрагмент ее мы нашли на месте убийства. И крокус тоже, только неживой, поддельный.

Анфиса покосилась на подругу. Выдержала многозначительную паузу.

— А те убитые, говоришь, урки? — спросила она, наконец.

— Сидели оба когда-то.

— Ну и нечего о них печалиться, получили, наверное, по заслугам от своих же. — Анфиса достала из ящика стола пластиковые тарелки для торта. — А цветы они кому же везли?

— Один — жене, она у него родила, а другой — не знаю, все посылал какой-то Пеговой Фаине на Долгоруковскую улицу, имя и адрес мне там, в магазине, сказали.

— Как, как ее зовут? Фаина Пегова? — Анфиса внезапно сорвалась с места и, как толстый шарик, запрыгала по тесной мастерской, что-то ища среди камер, объективов, штативов, папок со снимками, компьютерных дисков, флэшек и кип иллюстрированных журналов. Вытащила один, второй — глянцевый, потолще «Вог», пролистала, ткнула пальцем: — Это вот не она?

— Я ее в глаза не видела. — Катя узрела на фото темноволосую, синеглазую молодую женщину в красном вечернем платье на фоне ярко освещенного ГУМа.

— Это презентация духов в «Артиколи», — сказала Анфиса. — А это вот она же на Московском кинофестивале, прием в Нескучном, это в клубе «Дягилефф».

— Красавица, только, может быть, это и не она.

— Может быть. Только я до сегодняшнего дня думала, что однофамилиц у Фаины в Москве нет, — хмыкнула Анфиса.

— Она что, актриса сериалов?

— Никакая она не актриса. Светская львица, так это сейчас называется. Жорик наш ее снимал, она ему фотосессию заказывала. Якобы для рекламы каких-то там часов. Потом она еще на сафари в Кению моталась… Типаж тот еще — косит одновременно под Белоснежку и под Вивьен Ли в «Унесенных ветром». В общем, баба полусвета с претензией на аристократизм, — Анфиса хмыкнула. — Тоже типичнейший Нарцисс. Ты глянь, как она позирует, как выламывается. А как любит-то себя, по глазам, по глазам видно!

Катя смотрела на шатенку на фото. Глаза у нее были как фиалки, однако в них читался ум и воля. Никакого кокетства, никакого легкомыслия. Самовлюбленность — пожалуй, это да, и еще какая-то брезгливость ко всему окружающему.

Про установленное с легкой руки Никиты Колосова негласное наблюдение за Фаиной Катя еще не знала. Про то, что Фаина из глянцевого журнала — та самая Фаина, тоже. И про ее некогда столь известного в криминальных кругах папашу Игнатия Пегова (он же Скрипченко, он же Головнюк, он же Король) понятия не имела.

Она много о чем еще даже и не догадывалась. Не представляла себе и эту Долгоруковскую улицу, и дом возле киностудии «Союзмультфильм», и квартиру на восьмом этаже, и ее обитательниц.

Аля как раз вернулась из магазина (о том, что за ней наблюдают из припаркованной во дворе машины, она тоже не подозревала). Фаина сидела на диване с ногами и азартно смотрела по телевизору бокс — бой среди тяжеловесов.

Аля отнесла сумку на кухню, потом вернулась. Несколько мгновений молча смотрела на экран, где шел жестокий поединок.

— Животные, — сказала она, — звери. Потные все, в крови, в соплях.

— Это же спорт, радость моя, — улыбнулась Фаина. — Тот спорт, которому ты сама сколько лет отдала.