— О! Тезка. Сдись. — Немецкий посол отложил в сторону пистолет, взялся за початую бутылку водки, разлил ее содержимое по стаканам.
— Что празднуем? — поинтересовался сплетник.
— Самоубивство.
— Чье?
— Мое.
— Тезка, ты с ума сошел?
— А разве с этой хренью идти на них, — кивнул Вилли на пистолеты, — не самоубивство?
— Да на кого ты идти-то собрался?
— На епис… ик!.. копа.
— Э, а ты не перебираешь? — заволновался юноша. — Насчет самоубийства не знаю, но, может, оставим теологические споры монахам? Пусть они сами между собой разбираются. Вот вернется патриарх с владыкой Сергием из моих земель…
— Не успеет… ик!
— В смысле?
— Его… ик! Кто-то вспоминает, зар-р-раза! Его… ик!.. епископ надолго в твои земли уехал… ик!.. шобы он под ногами не путался.
— Та-а-ак… — нахмурился сплетник. — А что еще епископ задумал? Ты, я смотрю, в курсе многого. Колись.
— А чё там колоться? Ик! Епископ сам… ик!.. раскололся. — Вилли вытащил из кармана смятый лист бумаги и кинул его на стол. — Вот… три часа назад раздали…
— Да тут не по-нашему писано, — смутился сплетник, увидев незнакомые буквы.
— Темнота… ик! — Вилли потряс головой, расправил бумагу и начал читать: — «Всем… ик!.. после… ик!»
— Да выпей ты воды! — не выдержал Виталик.
— А вот это пра… ик!.. вильно. Не чокаясь! — Посол залпом опорожнил свой стакан, похлопал мутными глазками на Виталика и продолжил чтение. Как ни странно, но очередная доза, вместо того чтобы окончательно увести в астрал, наоборот, слегка прояснила его сознание. — «Всем последователям веры истинной, — начал переводить Вилли, — повелеваю быть на публичной казни сожительницы государственного преступника Виталия Алексеевича Войко, именующего себя также царским сплетником, которая завтра в полдень силами святой инквизиции будет предана огню на центральной площади Великореченска. После сего деяния богоугодного приказываю всем пройти в костел посольской слободы, где произойдет торжественный молебен в честь Государя Всея Руси царя-батюшки Гордона, изъявившего желание принять веру католическую».
Мадам Нюра ухнула.