Прежде прочего решили снова из луков стрелять. Луки на островах большие, в человеческий рост. Тетива тугая –  не у всякого и натянуть-то силы достанет. А целью –  доска на пятидесяти шагах, да в центре той доски малая точечка намалевана.

Встали два воина бок о бок. Звонко запели две тетивы, свистнули две стрелы –  да точнехонько в одну точку обе и вонзились.

Нахмурившись, переглянулись соперники. И, не сговариваясь, копья затребовали хором.

И с копьями точнехонько равны оказались.

А после решили на мечах биться.

…Целый день и ночь бились два воина безустально. И ни один другому уступить не мог. Будто танец диковинный плясали они вдвоем, разя наотмашь и отражая удары друг друга. Равные –  по силе, по удали, по умению.

И народ-то не расходился. Будто даже прибывало людей кругом. Подходили, становились молча в круг.

Смолкли давно праздничные песни да музыка. Не было больше ни шума, ни выкриков. Только два меча выпевали свою древнюю мелодию, да два человека отбивали слаженный ритм сапогами по пыльной земле. Замерло все окрест, будто выжидая, дыхание затаив.

А Сава поверить не мог. Да неужто вот этот юнец безбородый и впрямь –  ровня ему, наемнику бывалому?

А потом… Савелий не сразу понял даже, что произошло. А только противник его вдруг будто сбился с ритма, оступился –  и оземь упал.

Едва успел воин из Тридевятого руку с мечом остановить, дернуть в сторону, чтобы беды не наделать. Хоть и затупленный меч, а только удар юноше по голове мог прийтись. Али по шее. Палец-то и тупым ножом отрубить можно, коли с силой ударить. И не всякая бармица от прямого удара защитит. Заговаривают они тут кольчуги али нет –  кто их, дикарей островных, разберет?

А юноша меж тем одним движением поднялся резко на одно колено –  да и сдернул шлем. И выпала из-под него длинная льняная коса. Дернулась голова резко –  и полетела коса дугой, и тупой меч Савелия, уже опускавшийся, чиркнул по ее кончику. И тотчас упал с глухим стуком, выпущенный из вмиг ослабевшей руки.

Сава, не веря себе, смотрел в прозрачные глаза своего соперника… соперницы. Теперь-то разом ясно стало. И как сразу не разглядел? Фигуру-то под доспехом не рассмотреть толком, да и перетягивается небось дева-воительница. А все одно! Черты тонкие, девичьи. Губы нежные. Ресницы. Руки сильные –  да пальцы тонкие, белые. Бедра крутые, не мужские…

На этом месте, осознав, что разглядывает воительницу вовсе уже против всякой пристойности, Сава густо покраснел. И обнаружил, что сама девушка все продолжает на одном колене стоять. Смотрит глазами своими прозрачными прямо, открыто. Усмехается.

А еще протягивает руку, в которой косу сжимает.

– Что же –  отрежешь… раз начал-то? –  спросила, будто насмешничая.

Савелий даже отступил на шаг. И руки за спиной спрятал.

Это еще зачем –  косу резать, красу девичью? Чтоб вовсе от мужика не отличить стало? Глупость какая! Да и зачем ей это?

– Что ж, –  ничуть не смутившись, девушка поднялась и отряхнула колени. –  Как надумаешь, воин иноземный, к отцу моему приходи. Конунгу. Хильдур я.

Так сказавши, развернулась она и ушла. И тотчас люди вокруг принялись расходиться. Молча.