— Как скажете, Октаф, как скажете, — пробормотала я и вышла из дома, закончив разговор.

Мои мысли крутились вокруг будущей встречи с семьей погибшего и пропавшего водителей. Хотя насчет второго я сомневалась, в личном деле того водителя не было указано ни жены, ни детей. Я готовилась к тому, что придется выражать соболезнования, возможно, столкнуться с гневом. Ведь это мой муж стал косвенной причиной чужой смерти. Он не виноват, но люди могли думать разное. Иногда просто нужно кого-то обвинить.

Например, меня тоже можно обвинить в смерти стража, который прикоснулся к розам. Он вдохнул то, что предназначалось мне, и умер из-за меня, получалось так.

— Я могу чем-то помочь семье вчерашней жертвы? — спросила я, когда Октаф уже взялся за рычаги и направил зелфор прочь от дома.

— Можете, если хотите, ваша светлость, но им уже назначено денежное содержание и высказаны соболезнования. Похороны — сегодняшний вечер. Жаль, я не могу отлучиться…

— Отлучитесь, я не возражаю, — предложила я. — Все равно никуда из дома не собираюсь выходить.

— Очень заманчиво, но воздержусь, — качнул головой Октаф. — Как показал вчерашний случай, опасность может подстерегать и в вашем доме.

Я не стала его переубеждать, сил не было, тем более мы все больше углублялись в мануфактурный район Солетты, а здесь было на что посмотреть. Сначала менялся запах, и я почувствовала легкий привкус реактивов на языке, потом дома становились все более многолюдными — не весь дом, а каждый этаж занимала семья, иногда и две. Дороги стали шире и оживленнее, по центру неслись зелфоры и вервоеры, по бокам тянули повозки лошади, а между транспортом то и дело мелькали человеческие фигурки — пересекать дорогу все-таки надо было. Иногда слышался скрип тормозов и быстрая эмоциональная речь.

Я выхватывала взглядом яркие вывески, длинные трубы над приземистыми зданиями, узкие жилые дворы и торговые лотки, а то и целые вереницы их, у каждого перекрестка. Будь я одна, точно заблудилась. Но даже если бы так оно и было, почти любой прохожий без сомнений указал бы мне на храм Небесной девы — на самом деле не самое красивое здание и даже не самое высокое.

В мануфактурном районе храм занимал часть здания торгового дома. Храмовники не нуждались в пожертвованиях, хотя и принимали их. Испокон веков, и не только в Фрейзелии, повелось, что они неплохо торговали, помимо того что шли в народ со словами успокоения и добра. Так что никого не удивляло, что после собраний и молитв храмовники возвращались к более прозаическим делам — считали прибыль в этом децениуме и принимали товар на складах. И нет, никакого особого отношения или льгот касательно их торговой деятельности не было, и облагались храмовники налогами так же, как и обычные люди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Возле широко распахнутых дверей было тихо, но не оттого, что было мало людей, просто перед ликом Небесной девы не принято шуметь. Дело не в месте и не в традициях, а в мироощущении: в тишине ведь проще слышать собственные мысли и проще донести свои слова другому.

Поэтому мои слова «соболезную вашей утрате», сказанные даже негромким голосом, мгновенно привлекли внимание не только вдовы водителя, но и остальных пришедших. Несмотря на мое в принципе простое платье и отсутствие множества блестящих драгоценностей, чужие взгляды не отпускали. Мне мгновенно стало жарко и тяжело, добивали эмоции — несдерживаемое любопытство, немного зависти и подозрительное недовольство.

— Мы можем поговорить наедине? — спросила я женщину с заплаканными глазами. Она кивнула мне в сторону алькова с лавками. Таких было немало, и многие оказались свободны. Октаф и его коллеги, конечно же, последовали за мной: здесь было слишком много людей, которые могли причинить мне вред. И это, естественно, было замечено зеваками.

— Прошу прощения за охрану, — кивнула я в сторону стражей, те остановились не так и далеко, возле входа в альков, и могли даже слышать наш разговор.

— Я не понимаю… — поморщилась женщина. А я с недовольством поняла, что забыла ее имя. И ведь специально посмотрела в личное дело! Но потом все как будто вылетело из головы.

— Николетте Ванделир, — тихо представилась я.

— Ваша светлость! Корген говорил много хорошего о вашем муже, — всхлипнула женщина. — Он ему нравился. Такой замечательный мужчина…

— Согласна, — я мягко улыбнулась. Честно говоря, я и представить не могла, о чем говорить. Но вдове, кажется, и так нужен был если не собеседник, то хотя бы слушатель.

— Он ведь жив, правда?