— Смотри, Петруха, в оба — не в один! — предупредил профос. — Не задремли, паси тебя бог. Сам нагрянет — шелепов отведаешь.

— Знаю, Акимыч, — ответил солдат, — не впервой, чай.

Когда профос ушел, караульный, осмотрев кремни мушкета, присел на камешек под окном заплечной. Но вскоре ему стало скучно. Вспомнились свободные от наряда товарищи, которые сейчас угобжаются в кабаке заводского села крепким полугаром. Плюнул от злости, закурил солдатскую носогрейку. Повеселил было вернувшийся пьяным Маягыз, да не надолго. Наоборот, еще хуже стало. Башкиру спьяну взгрустнулось по родным степям, и затянул он песню. Монотонная, как вьюга, и тоскливая, как волчий вой, песня эта нагнала на караульного такую жуть, что его замутило. Замахнулся на башкира прикладом.

— Чего развылся, кат треклятый! Иди отседа прочь!

Маягыз обиделся и ушел. Но веселее от этого караульному не стало. Чтобы развлечься, стал смотреть на освещенное окно господского дома. Там, в светлом просвете, с точностью маятника мелькала темная тень.

— Сам, не иначе! — прошептал с затаенным страхом караульный. — Ночами навылет не спит. Ох, муторно ему теперя… Кто идет? Стой! — вдруг закричал он излишне громким с перепугу голосом.

От стены башни отделилась темная тень и двинулась к караульному. Послышался молящий голос:

— Служивый, я только харч колоднику передать. Ведь с голоду сдохнет.

— Отойди, не велено! — сурово прикрикнул оправившийся от испуга солдат.

— Родненький, да ведь есть и на тебе хрест, я только..

— Уйди, а не то пырну штыком! По уставу никого не велено подпускать.

— Пыряй, скобленое рыло! — злобно донеслось из темноты. — Што ты мне своим уставом в нос тычешь, вшивая команда! А полагается по уставу человека в кайдалах держать да допрос с пристрастием чинить? Ну? Полагается? Коль виновен, в губернию шли, а здесь…

— Я те счас дам перцу! — рассвирепел караульный, замахиваясь штыком.

— Стой, служба, — дружелюбно уже сказал неизвестный. — Горяч ты гораздо. А ты поди сюда, дай-кось руку, не бойся, не откушу.

Караульный протянул в темноту руку и почувствовал на ладони тяжесть. Вышел на лунный свет, посмотрел. Тускло блестел золотой самородок. Прикинул опытным глазом: «Штофа три верных дадут».

А из темноты шептал неизвестный:

— Мне только колоднику харч передать, да пару слов сказать, от родных весточку.

— Вали, — согласился караульный и, отходя в сторону, добавил опасливо: — Только скореича, сам бы не накрыл…

Неизвестный встал на камень, на котором сидел караульный, ухватился за решетку и подтянулся к окну заплечной. Оттуда пахнуло на него затхлым смрадом и сыростью. Окликнул тихо:

— Савка!.. — Молчание. — Савушка!