— Христос среди нас! — поприветствовал я на греческом, потому что этот язык теперь был официальным в Римской империи, а на латыни говорила только образованная знать.
— Есть и будет! — ответил монах и спросил: — Хочешь остановиться здесь?
— А это монастырский, для паломников, наверное? — задал я уточняющий вопрос.
— Нет, для любого путника, готового пожертвовать на благо нашей Церкви, — ответил он и перекрестился.
— И сколько надо жертвовать в день за хорошую комнату для меня и моего слуги? — поинтересовался я.
— Полфоллиса, — ответил монах.
Как просветил меня Зая, сейчас в Римской империи та же денежная система, какую я застал в первую эпоху в Херсонесе: один солид равен двенадцати серебряным милиарасиям, или двадцати четырем серебряным силиквам, или двести восьмидесяти восьми медным фоллисам, или одиннадцати тысячам пятьсот двадцати нуммиям. Полфоллиса — это двадцать нуммий. Жизнь в империи здорово подорожала.
— Ладно, поможем монастырю. Всё лучше, чем какому-нибудь жлобу-мирянину, — решил я.
— Снимайте поклажу, отведу лошадей в конюшню, — предложил монах. — Сейчас вернется из монастыря брат Фока и отведет вас в комнату.
Бамбер начал отвязывать переметные сумы и мешок, а я — оружие.
— Откуда вы приехали? — полюбопытствовал монах.
— Из Аквитанского королевства, — ответил я. Поскольку, как понял по выражению лица, это название ничего не говорило моему собеседнику, объяснил проще: — Мы франки. Хочу наняться на службу в вашу армию.
— Катафрактом? — предположил он.
— Бери выше. Я знатный человек, и доспехи у меня получше, так что возьмут клибанарием, — сказал я.
— Надеюсь, у тебя получится, — произнес монах таким тоном, что сильно удивится, если пожелание сбудется.
— Мне сказали, что золотые монеты открывают у вас любую дверь, — сказал я насмешливо.
— Это да, — согласился монах. — Корысть разъела души людей, готовы продать всё и всех!
Его прервал брат Фока — бодрый толстячок с густой и ухоженной бородой-лопатой, одетый в черную, почти новую и чистую рясу из льна и черный шерстяной колпак наподобие гуннских — спешно прибывший из монастыря. Видимо, там увидели, что на постоялый двор приехал путник, и сообщили ему.
Комната на втором этаже была небольшая и чистая. Свет попадал в нее через узкую бойницу, закрытую сейчас деревянными жалюзи. Слева от окна стояла двуспальная кровать, справа — узкий топчан. К стене над кроватью был приколочен обычный деревянный крест, не покрашенный и даже не покрытый лаком. В углу у двери находился стульчак, под которым пока не было кувшина с водой.
— У нас не воруют, братия присматривает, можешь без опаски оставлять вещи, — предупредил Фока, — но крупную сумму денег лучше отдай мне на хранение, целее будут.