— А вот тебе победа! — неожиданно зло ответил он, показав мне огромную рабоче-крестьянскую дулю. — Вместе с мандатом делегата мне вручили билет-приглашение в круиз по Беломорканалу. Понятно, что каждый должен знать не понаслышке, что его ждет, если он отступит от линии партии. Но мне-то это зачем? Я в такие игры не играю. Итак уже десять лет по краю бритвы хожу. Куда дышать, и то спрашиваю… Нет, нет, пусть я Букашко, но не идиот же. Пришлось отказаться.

Я многозначительно покачал головой. Понимаю, мол, в этой стране, куда ни посмотри, везде свои проблемы.

А Букашко расстроился ни на шутку. Воспоминание о сорвавшейся в последний момент карьере инженера человеческой души растеребило его организм.

— А я ведь, Григорий Леонтьевич, на совесть подготовился к труду писателя. Выяснил даже секрет успеха Михалкова.

— Да ну?

— Оказалось, что все дело в его исключительной принципиальности. Однажды он решил, что ни одно значимое событие литературной жизни не должно обходиться без его участия. И с тех пор принципиально посещает абсолютно все заседания, непременно занимая самое выгодное место в президиуме — справа от председательствующего. Сначала люди удивлялись его настырности, а потом привыкли, даже спрашивать стали, если он задерживался: "Где Михалков? Где Михалков"? Вот и я так хотел. Правда, теперь все сорвалось. Придется заделаться ученым.

Я с недоверием посмотрел на него. Нет, в самом деле, почему именно ученым? Что в этом имени им сдалось? Медом, что ли, намазано? Букашко разглядел в моем взгляде внутреннее неодобрение и торопливо пояснил:

— Не думайте, Григорий Леонтьевич, что я науке чужой. Нет. У меня ведь даже есть одно авторское свидетельство на изобретение. Так что имею заслуги. И Семен Михайлович Буденный меня хвалил, говорил, что напрасно я талант в землю закапываю. Вот я его, значит, и раскопаю.

— А что за изобретение?

— Когда-то давным-давно еще в Гражданскую войну поручила мне партия воспитывать боевых голубей. Одно время состояли они на довольствие в Красной Армии. Ну, там, почту доставить, патроны… Так вот, предложил я перекрашивать их в попугаев, чтобы враги не смогли догадаться об их военном предназначении.

*

Наш коллектив потрясло внезапное известие о том, что из Ленинграда в Москву переводят Институт экспериментальной медицины. Я долго не мог понять, почему вокруг рядового факта перегруппировки научных сил кипят такие страсти. Объяснил мне, в чем здесь дело Михаил.

— Резать будут! — угрюмо сказал он.

— Резать? Кого? — спросил я испуганно, ответ показался мне слишком неожиданным и каким-то далеким от сути вопроса, который я задал.

— Пациентов, естественно. Давно ходили слухи, что в руководстве страны стали проявлять нетерпение. Признаемся, что до практических результатов нам еще далеко. Академик Богомолец сделал ставку на изготовление пилюлек, а научные враги его обещают решить проблему бессмертия хирургическим путем. Вот и решили в Политбюро, что, форсируя работы по пересадке пациентам органов перспективных животных, удастся подхлестнуть и наш Институт, а потому долгожданные пилюли будут изготовлены в самое ближайшее время.

— Так они наши конкуренты?

— Об этом и речь!

Как это ни удивительно, но я обрадовался тому, что проблемой бессмертия занимается такое огромное количество людей и научных организаций. Чем больше народу вовлечено в этот абсурдный труд, тем легче раствориться в "массе творцов", тем, надеюсь, реже будут вспоминать о Григории Королькове и его обещаниях. Вот когда я до одури обрадовался, что зачислен в Институт всего лишь скромным инженером. А с сотрудника какой спрос? Хотел, да не вышло, умишка не хватило. Пусть наши гиганты-академики разбираются между собой, кто из них башковитее. Подерутся на кулачках, так нам и лучше — смешнее. А я, простите великодушно, возвращаюсь к своим диким муравьям. Не виноваты оказались насекомые в том, что товарищ А. решил сделать их образцом "пролетарски мыслящего животного". А потому пришла пора их амнистировать.

Эх, правильно говорят: "Не поминай черта всуе!" Пришел мне в голову товарищ А., и вот уже вовсю звонит телефон.

— Слушаю вас, товарищ А., - произнес я несколько скованно, чтобы не выдать голосом свое раздражение.