— Разрешите доложить? В трех километрах от нас застряли две машины. Грузовик ГАЗ-51 с газогенератором и дизельный японский джип со срезанным верхом. Предположительно — с выроднями. В кузове у грузовика — два мешка с копченой свининой и еще мешки с какими-то продуктами. В джипе на треноге стоит «Корд», лента заправлена. В грузовике — «Фагот». Выродней при машинах — четырнадцать штук. Одеты чересчур хорошо — наверное, ограбили кого-то недавно.
— Так, а с чего вообще решили, что это выродни? — интересуется подошедший Негуляев. — Может, тут какое-нибудь поселение есть? Может, они свинину на обмен везут?
— Никак нет, товарищ старший тимуровец — Чайка четко повернулась к Виталию. — Это не селяне. Оружие держат умело. Один меня чуть не засек. Сами разглядывали какие-то украшения, а ведь женщин среди них нет. У восьмерых в ушах — серьги, причем у троих — с камнями. У семерых на шее замечены толстые золотые цепочки. Одна цепочка даже толще, чем за двенадцать детей полагается! А он, — Катюша широко улыбается, — и одного-то вряд ли родил! У некоторых на цепочках — крест, как у Алеши-найденыша, только тоже — золотой. У троих — очень большой…
Я жестом останавливаю Катюшу и поворачиваюсь к Алеше:
— Скажи, это могут быть иноки, как ты?
Тот качает головой:
— В сомнении я, ибо не должно монасям, обет нестяжательства на себя приявшим, презренным златом, металлом бесовским, руци свои сквернить, — он поворачивается к Чайке, — А что, дочь моя, одеты они аки я был: в рясы и скуфьи?
— Не-е… — Катюшка улыбается. — Какие там рясы — в камуфляж вроде скандинавского одеты. Похоже — натовский.
— Так может это скандинавы и есть?
— А зачем им тогда по-русски говорить? Мы с товарищем звеньевым Сергиенко слышали, как они переговариваются. Про заказ какой-то говорили, про то что им, — она чуть заметно напрягается и старательно цитирует, — «он теперь ни гривны не заплатит, не то что золотого!»
Так, ну все ясно. Действительно, выродни. Они всегда про золото разговаривают, даже после умиротворения. У них чуть не каждая вторая сказка про «рыжье и камушки». Я слышал, что однажды, в целях эксперимента, двоих умиротворенных расписных привели в Алмазный фонд. Так они себе той же ночью вены перегрызли! Так что, раз неведомые автомобилисты за золото переживают — точно, выродни! Ну с этими-то мы знаем, как поступать…
Я приказал сменить часовых и выслал усиленный дозор к тому месту, где расположилась стая. Часовые наскоро поели, и все второе отдельное сводное поисковое звено усиленного состава имени пионера-героя Бориса Малова ускоренным маршем двинулось навстречу бою…
Выродни вели себя, как им и положено, нагло. Всего двое часовых, которые к тому же стояли вне зоны видимости друг друга. Я осторожно полз вперед, рассчитывая точку броска. Рано… рано… рано… а вот сейчас — пора!
Мой караульщик, здоровенный светловолосый детина, даже не успел повернуться, когда я схватил его за горло и ткнул своим «хитрым» ножом в правый бок. Нож у меня особенный, мне его наш вожатый, Валера, вечная ему память, подарил…
— …Лешка, ты мой нож себе возьми. На память…
— Товарищ вожатый, да вы что?! Да вы еще долго жить будете, мы еще на вашей свадьбе спляшем…
Валера дышит с трудом, на губах пузырится розовая пена. Он на ощупь находит мою руку и стискивает ее:
— Нет, братка, отплясался я. Ты со мной долго не торчи, а то эти сволочи, — вялый жест в сторону позиций финского лыжного отряда, — еще пожалуй в атаку пойдут… Ты нож мой, Лешка, на память себе возьми, он не простой. Такими империалисты боевых пловцов вооружали. У него в рукоятке баллончик с газом. От наших сифонов подходит. Ты когда врага ударишь — на кнопочку надави. Мало ему не покажется…
Он снова замолкает, а потом…
Вот это, — он шарит по груди и вытаскивает из кармана пакет, — это вот отдай Алене Смирновой из минус девятого мяготинского, добро?