Прежде чем ответить идеологу мировой революции, полковник отдал распоряжение своему адъютанту. Надлежало в кратчайшие сроки привести в полную боевую готовность зенитные посты. Это куда важнее.

– Полностью с вами согласен, Лев Давидович. Но отчего сторонники Франко должны быть глупцами? На его стороне большая часть офицерского корпуса и генералитета Испании. Не растеряли же они все свои умения, – наконец обернувшись к Троцкому, произнес полковник.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что каким-то образом противнику удалось вскрыть наши намерения и принять контрмеры. Их разведка, даже на уровне полковой, вполне могла обнаружить скопления войск.

– Но как они могли узнать о месте основного удара, если наши части уже начали действовать значительно южнее? Причем им неизвестно о том, что их действия являются лишь отвлекающим маневром. А потому и сражаются они не за страх, а за совесть.

– Намекаете на предательство? – вскинул бровь генерал.

– А вы считаете, это не так? – парировал Троцкий.

– Причина может крыться в одной-единственной разведгруппе, упущенной нами перед наступлением. Сосредоточение близ фронта больших сил, тогда как с началом действий на юге здесь продолжает сохраняться затишье. Очевидно, что это неспроста, – выдвинул свою версию полковник.

– И как же вы тогда могли допустить, чтобы разведчики противника шастали по вашим тылам как у себя дома?! – возмутился Троцкий.

– Мы сделали все возможное. Но, повторюсь, не следует считать мятежников дураками и никчемным неумехами. Военное счастье переменчиво.

– То есть вы хотите сказать, что все кончено?

– Все только начинается, – возразил как всегда невозмутимый генерал, вслушиваясь в сирену воздушной тревоги. – Просто давайте каждый будет заниматься своим делом. Вы – моральным духом и решимостью интернационалистов идти до конца. Мы с господином полковником – военным руководством войсками.

Миаха и без того позволял Троцкому слишком многое. И тот возомнил, что способен диктовать генералу свою волю. Миаха нуждался в нем, не возражал против все возрастающей роли политработников, но всему есть предел. И в корне неверно то, что сведения сначала поступают в политотдел и только потом – к командованию. Еще немного, и Троцкий начнет принимать решения военного характера. Вот уж чего допускать никак нельзя.

Полковник Рохо оказался прав. Вслед за артиллерийским обстрелом последовал воздушный налет. Но тут уже должна была сказать свое слово республиканская авиация.

Германские и итальянские летчики, проходившие обкатку в испанском небе, – это серьезные противники. Но на стороне республиканцев, помимо испанских пилотов, сражались и представители других стран. Русские, англичане, французы, американцы, поляки, мексиканцы и прочие. Уж куда-куда, а в авиацию набирали лучших, и недостатка в кадрах не было. Куда чаще не хватало машин, но только не пилотов.

Несмотря на яростное противодействие, бомбардировка все же вышла довольно болезненной. Хадраке пылал. Хватало пожаров и на станции. Рвались снаряды в горящем эшелоне. Один либо невероятно храбрый, либо безумный машинист подцепил охваченные огнем вагоны и отталкивал их в отстойник.

С чисто технической стороны, сами снаряды не взрывались. Срабатывали заряды, разбрасывавшие в разные стороны болванки, лишенные запалов. Но это ничуть не умаляло подвига храбреца, буквально бросившегося в пасть смерти. Благодаря его самоотверженности удалось спасти не меньше половины состава.

Наконец вздрогнул и их бронированный вагон. Штабной состав потянулся со станции дальше в тыл. Не дело командованию руководить сражением, находясь под обстрелом. Их дело думать, принимать решения и отдавать приказы. Выверенные, вдумчивые и самое главное – своевременные. А уж воплотить их в жизнь найдется кому. Как достанет и храбрости, и решимости, и умений. Каждый должен быть на своем месте.

– Товарищ генерал, разрешите доложить! – в вагоне появился подпоручик с шевроном штабного вестового.

– Слушаю вас. – Вид молодого офицера возбужденный, но генерал совершенно спокоен.