– Это вы к тому, чтоб я нашим сказал хорошо про вас, господин генерал?

– Война не торговля, принцип баш на баш тут не годится, – сухо заметил Молчанов.

– Я врать не буду. Я честно все скажу.

– О, это великая жертва – сказать честно про белого пса, наемника японского капитала, губителя русского народа, на костлявых руках которого кровь тысяч замученных женщин и детей. Надеюсь, вы заметили сходство между портретом, написанным у вас, и мной, так сказать, оригиналом?

– Художники – народ особый, – вон есть и такие, которые пишут про нас – «кровавые красные псы, опьянев от русской крови, истоптали матушку-Россию, осквернили могилы отцов и продали нашу страдалицу-родину еврейскому интернационалу».

– А что, разве это неправда? – не сдержавшись, воскликнул Молчанов.

– Да не совсем вроде бы я похож на портрет, написанный вами.

– Не я написал этот портрет, а история!

– В таком случае она его и закрасит, история-то…

Молчанов отошел к двери, распахнул ее и сказал:

– Полковник Кремнев! Отвезете парламентера к красным позициям на броне. О погоде говорите сколько угодно, про политику воздерживайтесь,

– До свидания, господин генерал, – сказал парламентер Уткин.

– Прощайте.

Когда парламентер вышел из кабинета и, сев в броневик, укатил, Молчанов взял послание Блюхера, внимательно прочитал его еще раз, походил по мягкому ковру, заложил руки за спину, а потом сунул два листка в камин и долго смотрел, как бумага скручивалась в черный жгут, корчась на красных угольях.