Фостер и Аллен воспринимали мир именно так. Их сияющая самооценка была окончательным оправданием всех их поступков. Почему они так поступали? Часть ответа лежит в их личной биографии, часть - в области психологии. Но самое важное объяснение, возможно, заключается в следующем: они делали это потому, что они - это мы. Если они были недальновидны, открыты к насилию и слепы к тонким реалиям мира, то только потому, что эти качества определяют американскую внешнюю политику и сами Соединенные Штаты.
Братья Даллес олицетворяли собой идеалы и черты, которые разделяли и продолжают разделять многие американцы в 1950-е годы. Они не колонизировали американское сознание и не перекраивали внешнюю политику Соединенных Штатов. Напротив, они олицетворяли собой национальный этос. Чего хотели они, того хотели и американцы.
Фостер и Аллен считали, что они знают, что лучше для всех людей. Они считали Соединенные Штаты инструментом судьбы, благословленным Провидением. Это придавало им глубокую уверенность в себе и ощущение безграничных возможностей. Когда они жестоко обращались с другими народами, то утешали себя мыслью, что в конечном счете все это было во благо. Они чувствовали благородный, цивилизаторский призыв. "Исключительность" - мнение о том, что Соединенные Штаты имеют право навязывать свою волю, потому что они знают больше, видят дальше и живут на более высоком моральном уровне, чем другие страны, - была для них не банальностью, а организующим принципом повседневной жизни и мировой политики.
Во всем этом братья Даллес были едины со своими соотечественниками-американцами. Их взгляды были укоренены в американском характере. Они были чистым продуктом Соединенных Штатов.
Преувеличение угроз братьями Даллес также не было чем-то новым в американской истории. Теории заговора так же стары, как и Республика. Большинство из них предполагают наличие тайного заговора - католиков, евреев, мусульман, масонов, анархистов, банкиров, - который готовит мировую революцию. Фостер и Аллен видели такой заговор в 1950-х годах.
"Международный коммунизм - это заговор, состоящий из определенного числа людей, имен которых я не знаю, и многие из которых, как я полагаю, являются секретными", - заявил Фостер однажды в комитете Конгресса. "Они получают контроль над одним правительством за другим".
Никакая тайная группа не витала над странами и не манипулировала ими в 1950-е годы. Однако вера в это успокаивала американцев. Фостер помог убедить их в том, что их беды в мире отражают не разочарование миллионов людей или концептуальные провалы их лидеров, а слепую ненависть нескольких непонятных фанатиков.
Один историк назвал парадигму холодной войны "одним из наиболее мощно разработанных национальных нарративов в истории". По словам другого историка, она захватила американцев в пугающую эпоху, поскольку предлагала "всеобъемлющий способ понимания мира.... Страх служил эмоциональным клеем, который удерживал этот мир вместе: страх перед советским экспансионизмом, коммунистической подрывной деятельностью внутри страны, ядерной войной".
Теоретики разных эпох считали, что для сохранения сплоченности и внутренней силы нации нужны враги. Фостер глубоко верил в это. Он поощрял проекты "готовности", такие как строительство бомбоубежищ и проведение учений по борьбе с воздушными налетами, и доносил до людей масштабы угрозы, разрешив прямую телевизионную трансляцию испытаний ядерного оружия в пустыне Невада. Состояние страха, в котором находилась Америка в 1950-е годы, было для него не досадным побочным продуктом "холодной войны", а необходимым условием победы.
"Если не будет явной угрозы со стороны Советского Союза, - рассуждал он, - наша воля к сохранению единства и силы может ослабнуть".
Даже после того, как Фостер и Аллен всю жизнь служили делу экономического колониализма, они считали себя антиколониалистами. Они оправдывали применение насилия убежденностью в том, что их цель - раз в тысячелетие возникающее противостояние между цивилизацией и варварством - настолько трансцендентна, что оправдывает любые крайности. Многие американцы согласились с ними.
Фостер и Аллен привлекли США к партнерству с диктаторами в ряде стран мира, а в некоторых странах они вмешались, чтобы заменить демократические правительства тираниями. Тем не менее они считали себя паладинами свободы. По некоторым меркам, такой логический скачок превращал их в лицемеров. Они оправдывали его, применяя особое определение свободы. Оно не имело ничего общего с гражданскими правами или социальным обеспечением. В их понимании свобода была прежде всего экономической: страна, лидеры которой уважают частное предпринимательство и приветствуют транснациональный бизнес, - это свободная страна.
Это тоже отражало широко распространенное в Америке убеждение.
"Лишение индивида права собственности в пользу коллектива, даже во имя социальной справедливости, как это сделал бы коммунизм в абстрактном смысле, кажется американцам изначально неправильным - и это понятно, учитывая американский опыт", - писал после выхода на пенсию Пол Каттенбург, референт Госдепартамента по Индокитаю в 1950-е годы. "То, что это не кажется неправильным миллионам людей в мире, которые не разделяли американских щедрот и американского опыта и никогда не владели собственностью или чем-либо еще, очевидно, не поражает многих американцев".
Была еще одна составляющая свободы в понимании Фостера и Аллена: религия. Страны, в которых поощряется религиозная преданность и во главе которых стоят люди, находящиеся в хороших отношениях с христианскими священнослужителями, были для них свободными странами. Используя эти два критерия - отношение к бизнесу и отношение к религии - они нашли объяснение тому, почему они осуждали одни диктатуры, но не осуждали другие.
Сенатор Фулбрайт однажды пожаловался, что Фостер "вводит общественное мнение в заблуждение, запутывает его [и] кормит его чушью". Тем не менее, многие американцы были поглощены его рассказом. Оно соответствовало их собственным представлениям о жизни и истории.
Казалось, миру угрожают злоумышленники. Кто-то должен был их сокрушить. Фостер говорил американцам, что провидение наделило Соединенные Штаты этой миссией. Этими рассуждениями он затронул аккорды коллективной памяти, связывающие американцев с войнами с индейцами, войнами на полях, пограничными маршалами, перестрелками, морскими десантами на чужие берега и богатством судьбы. Его мир был очень похож на долину в фильме "Шейн" или на терроризированный городок в фильме "Высокий полдень": некогда мирное место, которому угрожает зло и которое нуждается в спасителе.
Американцы по своей природе не терпеливы. Когда мы сталкиваемся с проблемой или вызовом, наш импульс - действовать. Мы любим делать, а не понимать. Реальность не ограничивает наши амбиции. Более того, иногда мы склонны верить, что можем переделать реальность под свои нужды. Это еще одна национальная черта, которую прекрасно воплотили в себе Фостер и Аллен.
В качестве примера можно привести их подход к Вьетнаму. В середине 1950-х годов Уинстон Черчилль советовал своим американским друзьям признать, что Хо Ши Мин был непобедим, принять его победу и постараться извлечь из нее максимальную пользу. Братья Даллес не могли этого сделать, потому что они были американцами. На стороне Черчилля была только негативная, депрессивная, пораженческая реальность Старого Света. Фостер и Аллен рассчитывали на нечто более мощное - на гений Америки. Они верили, что огромные ресурсы, целенаправленная энергия, бесконечная изобретательность и огромная материальная мощь их страны позволят ей достичь того, чего не смогут достичь другие. Этот оптимизм, находящийся где-то между творчеством и бредом, был не просто своеобразным продуктом летнего отдыха с "дедушкой Фостером" и десятилетий работы в Sullivan & Cromwell. Он был и остается центральным элементом идеи Америки.
В некоторых странах американское нетерпение имело сильную политическую подоплеку. Например, Фостер и Аллен считали президента Гватемалы Арбенза отвратительным, но срок его полномочий заканчивался, и его, скорее всего, сменит более проамериканский деятель. Однако Фостер и Аллен не могли ждать. Упорядоченная передача власти в Гватемале показала бы, что избиратели страны могут выбрать социализм, а затем свободно вернуться к традиционному капитализму. Это подорвало бы модель холодной войны, которая исходила из того, что социалистическому влиянию необходимо противостоять, поскольку достижения социализма всегда необратимы.