У. Манчестер заключил свой разбор юбилейного издания очень личным воспоминанием. В один из погожих июньских дней 1988 года стояла «кеннедевская погода», вдова Роберта Этель пригласила друзей покойного на мессу на Арлингтонском кладбище в Вашингтоне. Собрались избранные, небольшой кружок, многие из которых не виделись двадцать лет. Они углубились в воспоминания и молитву, а когда «мы подняли головы,– написал Манчестер,– у нас перехватило дыхание. Насколько хватал глаз, склоны окружающих холмов были черны от парода, которого не остановила длинная дорога к кладбищу. Их собралось свыше десяти тысяч. Журналисты зовут это молчаливым свидетельством. Они знали, что Бобби значил для них. Он лежал в могиле двадцать лет, а они пришли продемонстрировать – помним».
Динамизм Роберта, за которым стояла тень Джона, а для знающих и помнящих историю фигура В. Вильсона. Значит, хотя бы для этих десяти тысяч кеннедизм отвечал сокровенным мечтам. Однако, то было «молчаливое свидетельство», по словам У. Манчестера.
Так, как и что думать людям, для которых Соединенные Штаты – «другая страна»? Придется выслушать мнение американца, причисляющего себя к немногим, кто понимает политику отчизны. В который раз обратимся к проф. А. Шлезингеру.
В 50-х годах беспокойный историк установил: США прозябают в эре беспечности, пассивности и фатализма. На исходе десятилетия он диагностировал причину – американцы забыли, что историю двигают вперед сильные, талантливые личности. Артур Шлезингер обобщил свои наблюдения в исследовательских статьях: «Упадок величия» («Сатердей ивнинг пост», 1 ноября 1958 г.) и «О героическом руководстве» («Энкаунтер», декабрь 1960 г.). Он попытался доказать – а именно тогда Джон Ф. Кеннеди вырастал в национальную фигуру, – что стране нужен Цезарь, как хлеб и даже воздух, ибо сам Шлезингер задыхался в атмосфере самодовольства администрации Д. Эйзенхауэра.
Шлезингер открыл: «Демократия как форма правления принимала, более того, регулярно требовала и выдвигала героическое руководство». В подтверждение своей точки зрения Шлезингер вызвал тени «отцов-основателей» республики, которые, заверял профессор, всегда стояли за сильное руководство. Им было предоставлено соответствующее слово – Л. Гамильтону и Т. Джефферсону. Он вдребезги разбил по своему усмотрению концепцию, в которую имели несчастье верить законопослушные американцы – они-де живут в условиях демократии.
Профессор, развивая мысль весьма замысловато, делал попытку синтезировать совершенно разнородные элементы. Шлезингер благочестиво настаивал, что верно следующее положение В. Вильсона: «Просвещенные немногие могут быть хорошими лидерами только в том случае, если они донесли свое кредо до многих, только если они сумели превратить свое мышление в массовое, популярное мышление». Просто классика, а спустя две страницы Шлезингер заявил: «Настоятельно необходимо реконструировать демократическую теорию. Классическая теория демократии служит питательной почвой для всех нас, однако в своей строгой чистоте она была источником бесконечных бед. Отказывая позитивному руководству в надлежащей роли, эта теория связала руки демократических обществ. Классическая идеология ввела в заблуждение народ не только относительно своих лидеров, но и относительно его самого. Гражданин в демократическом обществе просто не может играть роль, предусмотренную для него классической философией. Теоретически он наделен властью и инициативой, которыми не располагает на практике»
Шлезингер единым махом перечеркнул все, чему на людях поклоняется американская политическая наука. Вероятно, он полагал, что его предложения – ужасное новаторство. На деле он перелицевал дряхлую теорию героя и толпы, достаточно реалистически показав, что в хваленой «демократии» в США права гражданина – пустой звук. Рассуждения А. Шлезингера поразительно напоминают парадоксы Великого инквизитора Ф. М. Достоевского. В собирательном образе мрачного старца, вызванного к жизни гением великого русского писателя, можно легко рассмотреть мелкотравчатого заокеанского профессора. Великий инквизитор задолго до Шлезингера разрешил проблему вождя и народа, презрительно именуя последний стадом.
В его уста и в куда более совершенной художественной форме Ф. М. Достоевский вложил изуверское поучение, что люди счастливы лишь тогда, когда передоверяют свою судьбу вождям. «О, мы убедим их, что они только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас… Стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз и навсегда. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы… и все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будут тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла». Но вернемся к несчастному Шлезингеру, по роду занятий погруженному в поиски истины.
Он с глубокой печалью озирался вокруг – в мире не осталось великих людей, вершивших судьбы человечества совсем недавно, в 40-х годах. «Нигде нет колоссов, нигде нет гигантов». Мелки в наш век пошли людишки, «наш век не имеет героев; хорошо это или плохо для нас и для цивилизации, заслуживает тщательного рассмотрения». Изучив под разными углами зрения поставленную проблему, Шлезингер пришел к выводу – очень плохо вообще и особенно скверно для Америки. Пришло время торжества посредственности. В результате общество обкрадывает себя, девальвирует таланты, что необычайно пагубно для политической сферы. Стране, требовал Шлезингер, нужны Прометеи в политике.
Профессор закончил свои рассуждения в героическом духе: «Век без великих людей тащится в хвосте истории… Мы не должны самодовольно относиться к нашей кажущейся способности обходиться без великих людей. Если наше общество утратило желание иметь героев и способность выдвигать их, вероятно, мы утратим все». Итак, скорее на колени, дайте только вождя!
Шлезингер ради доказательства тезиса пустил в ход все, мобилизовал до конца теоретические ресурсы американской политической науки. Он усиленно вербовал себе сторонников, записав в число их другого профессора – С. Хука, еще в 1943 году выпустившего исследование «Герой в истории». Он приписал своему коллеге мнение, что «великие люди могут оказать решающее воздействие. Только в упомянутой книге С. Хук применительно к политической системе США, напомнив старую китайскую пословицу – «великий человек – несчастье для страны», заявил: «Великие люди могут быть хорошими людьми. Но демократия должна относиться к ним с подозрением!». Более того, от них нужно защищаться, а место великим только в «Пантеоне мысли, идей, социальной деятельности, научных достижений и изобразительного искусства».
Вероятно, все же не А. Шлезингер, а С. Хук выразил превалирующий в США взгляд на значение великих людей для заокеанской республики. Собрать доказательства в пользу этого большого труда не составляет. В июне 1969 года сенатор Дж. Фулбрайт собрал свой комитет для очередного обсуждения «психологических аспектов внешней политики». Фулбрайт, по-видимому, верил, что общение с учеными повысит интеллектуальный уровень законодателей, и время от времени практиковал такие заседания-семинары. Говорили о всякой всячине и, наконец, вышли на интересующую нас тему. Фулбрайт затеял поучительный разговор с профессором К. Меннингером и д-ром Л. Уилоком:
Фулбрайт: Но, д-р Меннингер, разве не является фактом, что наша система правления задумана так, что в случае необходимости может функционировать без великого лидера? …Разве основатели нашего государства не задумали ее так – не в том смысле, что они не хотели иметь наверху мудрых людей, а в том, чтобы система функционировала в соответствии с принципом разделения трех властей, равно как разделения функций между федеральным правительством и властями штатов? В этой чрезвычайно сложной системе главным и хорошим элементом, на мой взгляд, является взаимодействие многих умов, ни один из которых не является великим.
Уилок: Я думаю, что великого лидера могут создать в своей совокупности руководители различных министерств и ведомств. Ваша точка зрения отвечает великой американской концепции – страха перед господствующим лидером, который может стать слишком господствующим, подавить все другие отрасли правления и нарушить баланс в правительстве. Этот страх перед тем, что мы называем ныне диктаторским правлением, возник в первые дни существования республики.
Фулбрайт: Могу ли я прервать вас, указав, что этот страх в значительной степени был связан с личностью человека, о котором говорил д-р Меннингер, – Георгом III, оказавшимся психопатом?
Meннингер: Не говорите «оказавшимся».
Фулбрайт: Но он был таковым.
Меннингер: К концу жизни, конечно, но до этого оп успел натворить массу вещей.
Фулбрайт: Ладно, я просто сказал это, я хотел заметить, что все это относительно. Продолжайте.
Уилок: Наша надежда на то, что руководство существует во всех отраслях правления. Ваше руководство, сенатор, было чрезвычайно важно для страны, исполнительной и юридической власти и т. д. Вы же имеете в виду культ личности, который иногда, по-видимому, уничтожает другие виды руководства. Благо страны в том, что вы, ваши коллеги и ваши предшественники сделали много, чтобы не допустить полного господства культа личности над правительством.