Я, разумеется, был рад, что Сильвия отказалась танцевать. Ведь ей тоже пришлось бы пожертвовать сексом, чтобы духи танца не обиделись. А я не был готов разделить с ней эту жертву. Не хотелось мне и смотреть, как в тело Сильвии вселяются духи. Меня это пугало. Я каждый раз чувствовал себя очень неуютно, когда при мне в танцора вселялся дух. Все начиналось с неконтролируемого лая и воя, за ними следовали слезы, и в конце концов танцор падал на пол и трепыхался, как рыба, а потом терял сознание. Под одобрительные кивки зрителей его выносили из манеабы. В целом ощущение такое, будто у шизофреника случился эпилептический припадок. Зрелище не из приятных. Мне очень хотелось, чтобы духи наконец оставили танцоров в покое.
Однако ай-кирибати очень стремятся к тому, чтобы дух танца овладел ими. Каждый день сотрудники Фонда народов приползали на работу после репетиции, которая обычно затягивалась до утра. Измученные, голодные, они вовсе не радовались новому рабочему дню. Часовой обеденный перерыв превращался в трехчасовой послеобеденный сон. Ровно в полдень фонд в полном составе расстилал циновки и укладывался баиньки – кроме Бвенавы, которому выделили отдельную комнату, так как он храпел.
– И что мне делать? – недоумевала Сильвия.
А ничего. Вся Тарава могла думать только о Конкурсе Песни и Танца. От рассвета до заката изнуренные голодом и отсутствием секса полусонные люди из танцевальных команд в коматозе дожидались вечера. А по ночам все до единой манеабы подходящих размеров гремели от топота сотен ног и воплей участников, распевающих гимны предков. Я был счастлив – целый месяц без «Макарены»!
Наконец настал День независимости. Нас с Сильвией, как почетных гостей из Фонда народов, пригласили наблюдать за событием из почетной ложи, представлявшей собой кусок цемента сомнительной прочности. Праздник начинался в полвосьмого утра. Обычно я не праздную с полвосьмого утра. В это время я обычно даже не в сознании. Но для столь раннего начала был хороший повод. На так называемом поле (оптимистичное название) собрались сотни детей, расставленных шеренгами по образцу нацистских колонн на нюрнбергском митинге. Впереди стояли полицейские – двадцать офицеров, которым посчастливилось стать символами военной мощи Кирибати. В руках у них были мушкеты времен Англобурской войны. К мушкетам крепились штыки. Патроны для этих мушкетов перестали выпускать в 1908 году.
На самом деле очень хорошо, что у полицейских на Кирибати не было оружия. В других тихоокеанских странах армия развлекается, устраивая военные перевороты, подстрекая гражданские войны, зарабатывает на жизнь торговлей наркотиками – одним словом, ведет себя в точности как школьные хулиганы, в чьи руки попала парочка М-16. Однако на Кирибати величайшим устремлением любого полицейского было отнюдь не носить мушкет, а стать участником «те брасс банд» – полицейского марширующего оркестра. Участники оркестра стояли рядом со своими вооруженными товарищами и, как и все остальные, ждали, когда президент, вице-президент и прочие закончат свои речи. Речей было много. И они были длинные. Раздали много орденов. Тем временем солнце все выше поднималось по небосклону, и поле, которое на самом деле было вовсе не полем, а голой плитой белой коралловой породы, раскалилось до температуры жарения, и участники парада начали падать один за другим.
Первым повалился полицейский. Он уронил мушкет, закачался и рухнул оземь. Его тут же подобрали двое с носилками и отнесли к краю поля, где был натянут навес, отбрасывающий тень. Затем в обморок упала школьница. Ее тоже оттащили под навес. К тому времени, как закончились речи, еще одиннадцать человек получили тепловой удар. А ведь было лишь полдесятого утра. Я, кажется, уже говорил, что на Кирибати жарко?
Под предводительством оркестра – тот играл с таким энтузиазмом, что украсил бы любой Октоберфест, – оставшиеся участники парада начали маршировать. Маршировать ай-кирибати обожают: сказывается наследие британской колониальной эпохи. Мне всегда было любопытно наблюдать за тем, какие обычаи и традиции остаются после ухода англичан. Ай-кирибати не прониклись любовью к крикету. Это вполне понятно, ведь речь идет о зануднейшей игре, когда-либо изобретенной человечеством. А вот тушенка, увы, осталась. И обычай маршировать во время празднеств. Школьники, одетые в традиционные костюмы, шеренгами топали по кругу. То быстро, то медленно, то левый поворот, то правый – они показывали свое мастерство. Зрители с удовольствием наблюдали за демонстрацией сего околовоенного искусства. Они катались со смеху, сбивая друг друга с ног. Ай-кирибати умеют разбавить пафос здоровой дозой глупости.
К вечеру торжество переместилось в манеабу при протестантской церкви Кирибати в Бикенибеу – это одна из крупнейших манеаб на острове. Когда начался Конкурс Песни и Танца, сидячих мест уже не осталось. Я попытался представить американский эквивалент этого соревнования: сотрудников Министерства обороны в юбочках из травы и лавалавах, готовящихся выступить против ужасных соперников из Министерства здравоохранения и соцобеспечения. С большим трудом мне удалось нарисовать перед глазами Мадлен Олбрайт в лифчике из половинок кокоса. И все же этот образ был каким-то нереальным, что, пожалуй, и к лучшему.
В команде каждого министерства было более ста певцов, включая самих министров, и когда они запели, всем захотелось пуститься в пляс. Вместо ударных играли на чем-то вроде перевернутого книжного шкафа. Полдесятка мужчин ударяли по нему ладонями. По манеабе скакал распорядитель, призывая участников петь громче. Танец же был неторопливым и плавным. Провокационные движения рук и глаз сопровождались чувственным покачиванием бедер, которое подчеркивалось колыханием юбок из травы. В отличие от женщин, мужчинам разрешалось более активно двигать ногами, и они поддерживали ритм танца, слаженно топая и хлопая в ладоши. Каждый жест что-то значил. У ай-кирибати не бывает свободного танца, но есть ритм, и, глядя на танцоров, становилось ясно, что у ай-кирибати с чувством ритма все в порядке. Разумеется, кроме тех, кем овладел дух танца. Те вопили, тряслись и завывали, а потом падали на пол манеабы и бились об него головой. За это полагались дополнительные очки.
Потом настала очередь Министерства окружающей среды, и в центр зала выбежал Бвенава. Он был распорядителем. Он крутил пятой точкой и раскачивался волной, приказывал хору то повысить тональность, то петь ниже. Призывал мужчин усилить басы, а женщин – петь пронзительным сопрано. Густая грива его волос развевалась, он был похож на Леонарда Берштейна с Кирибати. Я взглянул на танцоров. У Тьябо заблестели глаза. Она задрожала. Только не упади в обморок, подумал я. Я этого не вынесу. Но дух танца решил не вселяться в нее, и она осталась на ногах.
После выступления я спросил Бвенаву, как, по его мнению, они станцевали.
– Не очень, – ответил он, – но главное, нам самим понравилось.
Пока мы говорили, началось выступление Министерства жилищного хозяйства. О, как шикарно они танцевали! Их мужчины были мускулистее, чем в остальных командах, а женщины фигуристее. Кокосовые лифчики сидели на них чуть плотнее. Юбочки были натянуты на бедра чуть ниже. Они выхаживали, качая бедрами. Виляли попами. Зазывно.
– Хватит пялиться, извращенец, – прошипела Сильвия.
– Может, зря ты не пошла танцевать, – заметил я. Закончив свой эротический танец, девчонки из команды послали судьям воздушные поцелуи. Зрители ахнули. А потом засмеялись. На Кирибати смех считается скорее признаком смущения, чем веселья.
– Это был не танец ай-кирибати, – сказал Бвенава. – Больше похоже на полинезийские танцы, – с явным недовольством добавил он.
Судьи ушли обсуждать участников в приватной обстановке. Их долго не было. Тем временем атмосфера накалялась. В манеабе собралось более тысячи человек, и у каждого было свое твердое мнение по поводу того, какая команда больше заслужила приз. Судьи вернулись и объявили о своем решении. Победа досталась Министерству жилищного хозяйства. Танцоры и певцы из выигравшей команды заликовали. В остальной части зала раздались лишь вялые аплодисменты.
А потом разразилась буря. Поднялся крик. Ай-кирибати начали пихаться. Полный переполох. Я не понимал, в чем дело: мои познания в языке ай-кирибати пока не позволяли понять, что же вызвало такое возмущение. Но очевидно, многих не устраивало решение судей. Мы с Сильвией отошли в сторонку и встали рядом с секретарем Министерства образования, молча наблюдавшим за скандалом. Секретарь министерства мне нравился. В отличие от большинства правительственных служащих, он был действительно предан делу защиты островной культуры от разлагающего влияния континентального мира.
– Здравствуйте, – обратился к нему я. – Как разработка образовательной программы?