– Хеймиша уже нельзя было спасти. Ты сам это знаешь.

– Вся ваша семейка плавает в крови, – с легкой усмешкой заметил Грач. – А преступником называют меня!

Словно ощутив напряжение между Гэвином, Каллумом и Грачом, стражники поспешно вывели двоих освобожденных из камеры в коридор, а Грача тотчас же заперли, провернув массивный ключ в замке. Теперь он был виден сквозь решетку в двери, но добраться до него Гэвину бы не удалось.

– И все же не понимаю, – проговорил граф, растирая запястья, на которых остались следы оков. – Каким чудом мы оказались на свободе?

– Я почувствовал угрызения совести и во всем признался, – сообщил из-за решетки Грач.

Гэвин в недоумении воззрился на узника – самого знаменитого пирата со времен Черной Бороды и сэра Фрэнсиса Дрейка. Затем перевел прищуренный взгляд на брата – и снова на Грача.

– Угрызения совести? – переспросил он. – И что же ты им сказал?

– Только правду. – Лицо Грача, покрытое шрамами, в полутьме камеры казалось еще более пугающим. – Сказал, что спрятал товары и оружие на твоей земле без твоего ведома, рассчитывая, что если их найдут, то вина падет на верного слугу короны. Как видите, я готов сотрудничать со следствием. Быть может, королевский суд смилостивится надо мной? – Безмятежный голос пирата сочился насмешкой и ядом.

– Но… как же так?.. – пробормотал ошеломленный Гэвин.

– Будьте добры увести мистера Монахана, – обратился Лиам к стражникам. – А мы с магистратом перемолвимся несколькими словами с этим преступником.

– Слушаемся, лэрд! – хором ответили стражи и повели Каллума прочь, к свободе. Лицо ирландца выражало безмерное облегчение.

– У тебя очаровательная жена, – светским тоном заметил Грач. – А у жены – пара весьма убедительных револьверов.

Саманта? Она-то здесь при чем? Она здесь? На миг Гэвину почудилось, что сердце его вот-вот вырвется из груди.

– Ты шутишь! – выдохнул он.

– Отчасти – да. – Грач рассмеялся, и смех его отразился от стен темницы зловещим эхом. – Что ж, в любом случае я собирался в Лондон. Почему бы не проехаться за казенный счет?

Впервые в жизни Гэвину пришла в голову мысль о том, что можно умереть и от изумления. Он уставился на свои грязные руки, на когда-то белые манжеты, затем перевел взгляд на лицо брата с ненавистными чертами отца.

– Лиам, почему ты здесь? – прошептал он.

– Я же тебе сказал…

– А я сказал тебе – в день свадьбы, – что я больше не Маккензи! Ты мне не лэрд, и мои дела тебя больше не касаются!

Из груди Лиама вырвалось поистине демоническое рычание.