Вчера в «Литературке» стихи Бориса Слуцкого «Памятник». Видел Бориса. Вдруг захотелось ему быть поэтом печатаемым. Захотелось легализации творчества.
Отчего прослезилась Рита Райт? Слуцкий не бил на подобный эффект. Он говорил сурово:
Люди плакали.
Нельзя сказать, что количество напечатанных стихов скапливалось в некую критическую массу, но разговоры о Слуцком, о его появлении и явлении неизбежно привели его на порог вступления в Союз писателей, хотя в это привилегированное пространство просто так не пускали. Нужны были книжки — хотя бы одна, три рекомендации и вообще какая-то репутация, прежде всего в своём цехе.
Репутация Слуцкого росла. Поэтический цех знакомился с ним. Несколько стихотворений было напечатано в «Литературной газете», появились, как было уже сказано, первые подборки в «Знамени», «Октябре», «Новом мире». В секции поэзии иногда слушали новых поэтов, и в 1954-м на собрание секции, по инициативе Льва Озерова, пришёл молодой поэт, имя которого отнюдь не всем собравшимся было известно. Слуцкий почитал стихи, пошло обсуждение. Михаил Светлов сказал без нажима, но убеждённо:
— По-моему, всем ясно, что пришёл поэт лучше нас.
Так появился в Москве Багрицкий — сразу большим поэтом.
Лишь через пару лет, в январе 1957 года, реально встал вопрос о приёме Бориса Слуцкого в Союз писателей. У Слуцкого были весьма солидные рекомендатели: Николай Асеев, Павел Антокольский, Степан Щипачёв.
Приём прошёл трудно, закипели страсти. Оппоненты всегда возникают как бы ни с того с сего, и это неизбежно. В два захода стена была проломлена. В заключительном слове Слуцкий выразил сожаление, что такие хорошие поэты, как Глазков и Самойлов, — ещё не члены Союза. Глазков называл его «отважным деятелем», Самойлов — «административным гением». То есть стихи его не досягали взыскуемых вершин. «Политический успех он принял за поэтический», — сказал о нём Межиров.
Известность приходила по старой схеме — вне официоза. От слепых копий стихов Слуцкого до магнитофонных катушек Окуджавы или Высоцкого — прямой путь. Угловатый Слуцкий шёл путём песни. Впоследствии он будет пытаться помочь Высоцкому в публикациях, даже будет восьмичасовое слушание стихов и песен втроём — Слуцкий, Межиров, Самойлов, без результата относительно публикаций.
С какой-то поры Слуцкий стал часто наведываться в редакцию «Литературки».
Лазарев:
Борис обычно в редакции надолго не задерживался — посидит какое-то время, послушает, о чём говорят и спорят, что-то спросит, с кем-то перекинется парой-другой фраз. Поднимался неожиданно, прощался и решительной походкой направлялся к дверям. Как-то при нём сотрудник, вычитывавший материал, стоявший уже в полосе, задумчиво спросил: «А правильно ли, что этого писателя называют “выдающийся”? Не лучше ли написать “крупный”?» Этот ни к кому конкретно не обращённый вопрос вызвал короткий обмен весьма энергичными репликами из разных углов комнаты — не все они поддаются воспроизведению в печатном виде, — очень нелестно характеризующими и интеллектуальные способности сотрудника, у которого могла возникнуть такая мысль, и саму природу подобных иерархических представлений, прикладываемых к искусству. И вдруг на полном серьёзе Борис сказал: «Вы не правы. Иерархия — вещь полезная и важная в искусстве, но выработать её непросто. Но у меня есть одна идея». От изумления все замолчали, ожидая, что же он скажет дальше. «Надо, — продолжал тем же тоном Борис, — ввести для всех писателей звания и форму. Самое высокое — маршал литературы. На погонах — знаки отличия для каждого жанра». Идея была подхвачена, Бориса засыпали вопросами, он отвечал мгновенно. «Первое офицерское звание?» — «Только с вступлением в Союз — лейтенант прозы, лейтенант поэзии и так далее». — «Может ли лейтенант критики критиковать подполковника прозы?» — «Ни в коем случае. Только восхвалять. Звания вводятся для неуклонного проведения в литературе чёткой субординации». — «Можно ли на коктебельском пляже появляться одетым не по форме?» — «Этот вопрос решит специальная комиссия». — «Как быть с поручиками Лермонтовым и Толстым?» — «Присвоить посмертно звание маршалов». — «А у вас какое будет звание?» — «Майор поэзии. Звания, присвоенные другими ведомствами, должны засчитываться». Это напоминало партию пинг-понга, и провёл её Борис с полным блеском. Ни разу не улыбнулся. На прощание бросил: «Вот так-то, товарищи лейтенанты и старшины литературы...»
Но и Самойлову он как-то сказал:
— Больше чем на майора не потянешь.
В стихах это выглядело так:
Здесь Слуцкий обошёлся без воинских званий.
Бытует сюжет о том, как Слуцкий, благодаря кому-то из своих однокашников по юридическому институту, ознакомился со своим досье в «компетентных органах», — одна из «дружеских» характеристик 1940-х годов, находившихся там, начиналась фразой: «Широко известен в узких кругах». А вообще говоря, эта фраза принадлежит Илье Ильфу (записные книжки).
Слуцкий любил живопись. Обживая Москву, ещё юный Слуцкий облюбовал Музей нового западного искусства на Кропоткинской улице и ходил туда как домой. Цветаевский Музей Пушкина[26] на Волхонке был им освоен от и до.
Летом 1956 года в Музее на Волхонке стараниями Ильи Оренбурга и Ирины Антоновой прошла выставка, посвящённая семидесятилетию Пабло Пикассо, и безумный ажиотаж толпы чуть не раздавил самого Оренбурга. Слуцкий там был по протекции Оренбурга, а потом бывал на подпольных выставках советского андеграунда. Оренбурга он привозил в подмосковное Лианозово, где работала «лианозовская группа» неформалов от поэзии и живописи.