Игла переломилась под давлением пальцев.
Прошло несколько мгновений. Долгих мгновений, за время которых ничего не происходило. Сердце Ирины будто уколола игла страха — а вдруг не сработает?..
И тут Кощей взревел, его кости затрещали, сухожилия и плоть опадала; пламя в глазницах заколебался, потухая. Вскоре от древнего осталась только горка праха. Хотя Олег продолжал недоверчиво следить за ней, по привычке ожидая, что Кощей опять восстановится. Ирина же думала в этот момент о другом.
— Алексий!
Девушка прыгнула в подпол, где обнаружила бессознательного Лёху.
— Ты как?.. Господи!
Юноша истекал кровью и тяжело хрипло дышал. Ирина взмолилась о том, чтобы крохотных остатков её магических сил хватило на исцеляющее заклятье, и приступила к его сотворению.
Эпилог
Он топтался около деревянной часовни, поглядывая то на входную дверь, то опуская взор к иконке, что держал запотевшими пальцами. На ней изображалась «Троица» — по виду вроде та судьбоносная икона, с которой Лёха перенёсся в этот мир. И на месте часовни, быть может, однажды возвысится белокаменный храм, который познает как торжественные многолюдные службы, так и тотальное запустенье. От волнения у юноши опять заболел рубец на боку.
Исцеляющее заклятье Ирины вытянуло Лёху с того света. Чуть оправившись, прежде чем покинуть Залесное, юноша заглянул в церковь. После смерти Кощея демонические иллюзии спали со святых образов, так что Лёха быстро нашёл маленькую «Троицу». По его старому предположению, если принести предмет в часовню, то можно перенестись обратно в родной мир.
Пришелец пошёл к часовне, однако шагал так медленно и осторожно, будто пересекал болотную тропку. «Допустим, сработает, — думал Лёха, опять приостановившись. — Я вернусь домой. Но вернувшись в прежнее место, сам я прежним уже не буду. С этим миром я свыкся, придётся вновь перестраиваться. Там совсем иной ритм жизни: быстрый, шумный, перенасыщенный всяко-разным. Когда же спустя недели или месяцы приспособлюсь, то всё равно не быть мне тем Лёхой. До перехода я дрался разве что только в школе и вообще всячески избегал неприятностей, а ныне прошёл через кровавые схватки. Этой самой рукой, которой держу икону, в бою людей убивал не моргнув глазом. Насмотрелся столько чудовищ, что по ночам кошмары снятся…»
Он усмехнулся и покачал головой.
«Помню, в начале сокрушался, что здесь нет гуманизма, Интернета и кучи других благ, а теперь убеждаю себя, что возвращение не принесёт мне облегчения. Так и что из этого? Остаться здесь? Дело ведь не только в вещах и образе жизни. Там у меня родные и друзья, которые очень переживают из-за моей пропажи или уже смирились с ней».
Лёха сделал ещё несколько шагов к часовне, и оказался рядом с крыльцом. Все эти мысли он не раз прогонял ещё на пути из Залесного. Посчитал тогда, что всё решено. Однако перед самым порогом сомнения всколыхнулись с новой силой.
«И кем я буду дома? Там я не успел найти свой путь. А здесь обладаю магической силой, нашёл ей достойное применение, привязался к соратникам после всего, что пережили вместе. Меня волнует судьба этого края. Хотя жизнь борца с нечистью бывает непродолжительной. В каждой битве я был близок к смерти и любое последующее сражение может оказаться последним…»
Дверь отворилась и перёд Лёхой предстал уже знакомый по первому визиту смотритель часовни.
— Сызнова помолиться заглянул? — поинтересовался он.
— Помолиться, — нерешительно повторил Лёха. — Я… ох… в общем… Ай, короче, хочу передать в дар вот эту иконку!
Он вручил её смотрителю, уклончиво ответил на его расспросы, мол, откуда да почему, выслушал благодарность, и поспешил откланяться.
— Твою ж… — отходя, Лёха оглянулся убедиться, что смотритель не наблюдает за ним, и уже шёпотом продолжил, — блин, всё может куда проще, а? Придумываю для себя какие-то причины остаться, а на деле попросту зассал! Да, испугался, что зайду в часовню, а ни хрена не случится. Не сработает это. В ином случае можно заливать, типа, не пошёл ради соратников, чтоб людей от нечисти спасать; потому что хреновым ветераном стал, чью душу рвёт ПТСР, и, типа, не найду понимания среди людей в родном мире… Архг-г, дерьмо, дерьмо, дерь…