В ушах Ирис до сих пор звучали душераздирающие крики, доносившиеся из-за занавески в день смерти его матери. Теперь ей казалось, что они вылетают из ее собственной глотки. Неужели теперь он вручил ту же болезнь Ирис, чтобы отныне заботиться о ней с той же преданностью, с какой заботился о своей матери, утишая боль, которую сам причинил? Пусть так, только бы оставаться с ним здесь до самой смерти, только бы не возвращаться к себе домой. Ей нужно очень много времени, у нее столько вопросов, она до сих пор ничего не знает. Например, что он делал после того, как прогнал ее отсюда, в тот самый день и на следующий день… И так – весь календарь, день за днем и час за часом, с тех самых пор и до настоящего момента, даже если потребуется почти тридцать лет, чтобы восстановить большие и мелкие детали, в том порядке, в котором они происходили. Что он делал в армии, где учился, и на ком женился, и где они жили, и когда развелись, и на ком он женился во второй раз, и где живут его дети, и когда он с ними встречается, и по-прежнему ли любит кислые яблоки? Но ощущение бесконечности времени повеяло на нее вместе с ночным ветерком, Ирис понятия не имела, который час – для нее наступило иное время, она была теперь в иной стране, изнутри земного шара, там, где собираются прожитые годы.
– Ты спишь? – спросил он шепотом, и она покачала головой, добавив, к собственному изумлению:
– Я счастлива.
Он гладил ее голые руки, его пальцы едва касались ее груди под халатом.
– Рис, как насчет твоей семьи? Они не ждут тебя? Не волнуются?
– Пусть себе волнуются, – шепнула она.
– Отправь хотя бы сообщение, – взмолился он. – Где твой сотовый? Я не хочу, чтобы у тебя были сложности. – И он вложил телефон в ее руку.
Всего половина одиннадцатого, обнаружила она, вполне можно побыть с ним еще, нельзя же расстаться с ним снова, едва встретившись. И она отправила Микки краткое сообщение: «Я в Тель-Авиве, вернусь поздно, не волнуйся».
Микки тут же спросил: «Что ты делаешь в Тель-Авиве?» Пришлось писать Дафне: «Я с тобой в Тель-Авиве, ОК? Завтра объясню», и, только получив ее согласие, она ответила ему: «Я с Дафной, не жди меня».
С какой поразительной ловкостью она все устроила – словно всю жизнь только и делала, что лгала мужу. А ведь она никогда не изменяла ему, никогда его не обманывала, всегда поражалась своим подругам, которые крутили романы, казавшиеся ей совершенно излишним бременем для тела и души. Просто никогда прежде она не встречала мужчину, который стоил этого бремени. Папаша одного из ее учеников иной раз задерживался в ее кабинете дольше, чем требовалось, на заседаниях в Министерстве образования она порой чувствовала на себе масленые взгляды, особенно до ранения, но никогда на них не отвечала – не только потому, что хранила верность Микки и их семье, но также и от явственного ощущения, что никому из них не дано утолить ее голод. Но сейчас она попала в иную страну, где утолится великий голод, в свою землю Египетскую[12], и оттого готова была обманывать даже родных детей. На всякий случай она написала еще и Омеру: «Я в Тель-Авиве, позанимаемся завтра», и он сразу же ответил ей смайликом и добавил: «Оттягивайся, мамуль». Какая ему вообще разница! Что ему за дело, где она, покуда ему хватает стираной одежды и в кастрюле остался рис с чечевицей.
И все это время Эйтан топтался на кухне, щепетильно дистанцируясь от ее частной жизни, хотя она его об этом и не просила, и, пока она плела свои небылицы, достал из холодильника еще одну бутылку пива и снова сел за компьютер. Ирис наблюдала за ним, словно все еще находилась в саду за окном. Он что-то быстро писал, на миг создалось впечатление, что он вообще забыл о ее присутствии: брови сдвинуты, успевшие высохнуть седые волосы откинуты назад, темные губы сжаты, профиль выглядел суровым. Закрыв глаза, она прислушалась к стуку клавиш.
– Что ты пишешь? – наконец спросила она, и только тогда он встал со стула и подошел к ней, потянувшись своими молодыми еще руками сперва вверх, а затем назад.
– Отвечаю на вопросы пациентов, – вздохнул он, – этому конца нет. Каждый вечер я часами этим занимаюсь.
Она протянула руки ему навстречу.
– У меня тоже есть вопросы, – шепнула она, – но я хочу получить ответы в устной форме.
Он прилег рядом с ней на диван. Все лампы были выключены, и только от экрана компьютера распространялось голубоватое свечение, а от окна тянулись пальцы прохладного вечернего ветра с гор Иерусалима, пахнущего сливами.
– Можно ответить тебе устно, но без слов? – хриплым голосом спросил он.
– Как это?
– Вот так.
Его губы припали к ее губам, словно этим долгим, горячим поцелуем он передал ей всю суть прожитой без нее жизни, – еще более одинокой, чем та, которую прожила она. Да, она уже все знала, у нее больше не осталось вопросов, разве что один-единственный: как это он не боится заразиться от нее.