Признаться мне и самому очень не хотелось проводить ночь под открытым небом, да и отдых не был лишним.
— Хорошо, я останусь с вами до утра, — решил я и помог даме сесть в карету.
Занавески в ней были зашторены. Раненый со своим драгоценным ларцом устроился на одном сидении, мы с Матильдой напротив.
— Зажгите свечи, — попросил Пузырев, — мне почему-то страшно в темноте.
— У вас есть огниво? — рассеяно спросил я, ощущая своей ногой мягкое женское бедро.
— Да, конечно, Матильда, дай господину солдату огниво, — сказал Пузырев по-французски и я почувствовал, как к моему колену притронулась легкая рука. Мы как-то сориентировались, и наши пальцы нашли друг друга. Правда, огнива в женской руке не оказалось, зато мне подарили легкое пожатие.
— Ну, что вы медлите, — капризно сказал Пузырев, не дождавшись от нас никаких видимых действий.
— Да, да, сейчас, — ответил я, наконец, получив мешочек с инструментами для добывания огня. Неясные пальцы оставили мою руку, и я смог выполнить просьбу Виктора Абрамовича.
Добывать огонь при помощи огнива значительно легче, чем трением друг о друга двух палочек. При хорошем навыке можно с этой задачей справиться меньше чем за минуту. До изобретения спичек, приписываемого немецкому химику Камереру, которому в 1833 году удалось составить содержащую фосфор массу, легко воспламеняющуюся при трении о шероховатую поверхность, в течение тысячелетия, а то и больше, это был единственный инструмент для добывания огня. Я вытащил из мешочка трут, кремень, огниво и ударил им по куску кварца. Искры на мгновение осветили моих спутников.
— Как вы долго, — пожаловался Пузырев, — мне холодно…
— Трут совсем отсырел, — сказал я, — нужно высушить. Пойду к костру.
Только когда я выбрался наружу, до меня дошел весь комизм ситуации. Увлекшись, так сказать, нечаянными прикосновениями, я добывал огонь рядом с горящим костром. Затеплив свечу от головешки, я вернулся назад.
— Ну, наконец-то, — приветствовал появление огня Пузырев, — знаете, меня почему-то знобит.
Теперь при свете, я, наконец, рассмотрел старых и новых знакомых. Виктор Абрамович, за тринадцать лет прожитых им после нашей предыдущей встречи, так изменился, что его трудно было узнать. Он располнел, постарел, и лицо из неприятного, превратилось вовсе в противное. Причем делали его таким не черты лица, в общем-то, самые обычные, а брезгливо опущенная нижняя губа и непонятно с чего появившееся высокомерное выражение. Даже теперь, когда ему было плохо, он не забывал о собственном величии. Матильда, напротив, в живом теплом свете оказалась премиленькой женщиной. Точеный, чуть вздернутый носик, французский разлет бровей, блестящие глазки, чистый овал лица, обрамленного кружевным чепчиком…
— Вам нужно перевязать рану, — сказал я Пузыреву.
— Нет, нет, оставьте, мне ничего не нужно! — непонятно почему, разволновался он. — У меня просто ерундовая царапина.
— Вам виднее, — сказал я, отодвигаясь от соседки.
Пузырев закрыл глаза, и мы какое-то время не разговаривали. Снаружи усилился дождь и гулко забарабанил по верху экипажа.
— Может быть, позвать сюда кучера, он на козлах совсем промокнет, — предложил я.
— Это совершенно незачем, — живо откликнулся Виктор Абрамович, — у Герасима теплая одежда и, вообще, ему там лучше. Со слугами нужна строгость, — нравоучительно сказал он, — а то они сразу распускаются! Уж поверьте, голубчик, у меня большой опыт!