— А что с ней потом стало? С твой крестьянкой?

— Ну, я хоть и проказлив был, но не трус и не паскудник, — с грустью в голосе ответил Лёха. — Так что повинился перед теткой, как есть. Та разозлилась, конечно. Но она у меня богобоязненная была, добросердечная. Крестьянку мою забрала на легкую работу в дом, а меня высечь велела на конюшне, чтоб больше неповадно было. Сказала потом, мол, хорошо, что бабу взял, а не девку испортил. Ну и выслала племянничка обратно, к отцу. Но домашним моим ни о чем так и не рассказала. Так сказать, за сим моя первая любовь и закончилась.

— Вот у них тут нравы, да? — усмехнулся Кир. — У нас бы эту бабу живьем сожрали за совращение малолетнего. Да еще тетку бы осудили за негуманные методы.

— Это не «их нравы», а вполне себе «наши», — заметил я. — Лёха — он из нашего мира. Только век другой.

— Серьезно? — искренне удивился Кир. — Ничего себе некроманты мамонты!

— И не говори, — покачал я головой. — Лёх, а с ребенком-то что потом стало? Знаешь?

— А не было никакого ребенка, — грустно отозвался череп. — Померла она родами, и дитя вместе с ней. Жалко.

Я вздохнул.

— Да уж. Как звали-то хоть?

— А вот этого я не помню, — мечтательно протянул Лёха. — Веришь? Как пахла — помню. И завиток рыжий под мышкой, и родинку розовую на плече. А имя — хоть убей…

Кир, до сих пор молча слушавший наш разговор, допил свое молоко и с усмешкой вынес свой вердикт:

— Прям некрасовщина какая-то. Тяжкая доля русского крестьянства под гнетом поступательно-колебательного гнета мелкопоместного дворянства.

— Не знаю, что ты имел в виду, но прозвучало похабно, — недовольно блеснул на него красными огоньками глаз Лёха. — Никакого гнета не было, у нас все полюбовно получилось!

— Ладно, давайте закончим полюбовную тему, — вмешался я, пока из искры пламя не разгорелось. — Нам двигаться пора.

И, обернувшись к хлопотавшей у крыльца Марии, громко крикнул:

— Спасибо за приют и угощение!

Та махнула нам рукой на прощанье и ответила:

— Доброго пути вам!

Я потянул осла за уздечку. Тот недовольно попятился, оскалил желтые зубы.

— Ну давай, пошел! Злыдень. А то живодеру сдам, ясно? И никаких морковок в твоей жизни больше не случится! — пригрозил я Буцефалу.