Парнишка расплакался. Элиашевич успокаивал его, похлопывая по худенькой спине. Ставиньский протянул Боровцу сигареты.

— Может, узнал кого-нибудь? — с надеждой спросил парнишку Элиашевич.

— Нет… Я все время в подполе сидел, а потом они посветили фонариком и приказали вылезать, а когда я вылез, то один из них посветил мне еще раз прямо в глаза и ударил по голове. Затем схватил за шиворот и бросил в угол. Тогда я маму и батю увидел, они лежали убитые. И столько крови было везде, столько крови…

Парнишка закрыл глаза руками. Элиашевич ласково прижал его к себе.

Ставиньский продолжал:

— Годзялко их фамилия. Его отец был заместителем старосты в Корцах. Жили небогато. Я был у них в доме. Солдаты там тоже однажды были. Вы, наверное, помните, это тот самый, который весной сообщил нам, что какие-то вооруженные люди приходили к нему и велели приготовить ужин…

— Помню! — перебил его Элиашевич и добавил: — Да, понемногу все начинает проясняться. Они отомстили ему. Поехали, товарищи, не будем терять времени. А вы, Ставиньский, отправьте парнишку к врачу и передайте телефонограмму, чтобы сюда прислали прокурора. Да, дайте нам еще одного из своих ребят, лучше всего местного — он может там пригодиться.

— Столбович, собирайтесь.

— Слушаюсь, товарищ старший сержант!

Милиционер, который перевязывал парнишку, взял из пирамиды автомат. Парнишка повалился на колени перед Боровцом, которого, видимо, принял за главного:

— Возьмите меня с собой, я не хочу к доктору. Михась там остался, в подполе, возьмите меня!

Боровец поднял парнишку и вопросительно взглянул на Элиашевича:

— Что за Михась?

— Мой младший братишка, он остался в подполе, когда я побежал сюда, в милицию.

— Ладно, пусть едет! Быстрее, быстрее, товарищи!

Дорогой парнишка рассказывал:

— Когда они были у нас первый раз, я их не видел — мы с Михасем спали, и только утром я слышал, как батя с мамой разговаривали о том, что ночью приходили те, из леса, постучали в окно и сказали, чтобы им приготовили хороший ужин, что они к нам еще придут. Батя никак не мог успокоиться и сказал, что поедет в Чешанец и сообщит о них в милицию, а мама все плакала и просила не ездить, боялась, что убьют его. Но батя уперся: мол, раз он является заместителем старосты, то должен заявить куда следует, потому что от тех, из леса, ждать хорошего нечего — они причиняют людям одно только зло. А мама все плакала, и маленький Михась, он ведь глупый еще, тоже плакал. И все же батя сел на велосипед и уехал, только наказал нам, чтобы мы никому не говорили, что ночью к нам приходили те, из леса, и что он поехал в Чешанец.

— Ну и что, ты рассказал кому-нибудь об этом? Может, приятелю какому? — вмешался Элиашевич.

— Что я, глупый, что ли? Нет, я никому ничего не говорил, Михась маленький совсем, а мама вообще весь день дома просидела.

— А днем никто к вам не заходил? Может, кто-нибудь из соседей?