Он сглотнул:
— Я… Она ждала.
Ему казалось, что из него вот-вот извергнется пламя.
— Я… — начал он снова. Все его фантазии о том, как они впервые заговорят друг с другом, оказались бесполезными. Внезапно он почувствовал, что на него смотрят бабушка и авва, а также все его предки вплоть до самой Талиты, и его снова обуял страх. По пылающей коже заструился холодный пот, его опять затрясло. Что он делает?
Потом он увидел, что она тоже дрожит, и понял, как она рискует, придя сюда, какой опасности подвергает себя. Если Молок узнает, он исполосует ей спину до крови!
Но они еще могут остановиться и спастись. Он должен убежать в горы, и тогда Марит быстро вернется домой. Это было бы самым разумным.
Но оба продолжали стоять неподвижно. Они были в плену лунного света и взаимного желания — шестнадцатилетний мальчик и четырнадцатилетняя девочка, уже превращающиеся в мужчину и женщину.
Потом никто не мог сказать наверняка, кто же сделал первый шаг. Но им и нужен был только этот первый шаг — остальные незамедлительно последовали сами собой, и уже через мгновение они оказались в объятиях друг друга. Абрам прижался губами к губам Марит, она обвила его шею руками. И во время этого отчаянного, торопливого и очень неуклюжего первого поцелуя каждому из них казалось, что сейчас разверзнутся и рухнут стены каньона и их обоих накроет лавина. Они ждали, что услышат вопли разъяренных предков, и чувствовали над собой холодное дыхание смерти.
Но они были только вдвоем, только Абрам и Марит, сжимающие друг друга в объятиях, забывшие о привидениях, которые могли за ними наблюдать, о нарушенном запрете и возможных последствиях, о своих родственниках и о мести. И, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы произнести самое важное, оба сказали «люблю».
На следующее утро Абрам высматривал знаки, по которым можно было бы определить, что он навлек на свою семью несчастье. Он проснулся в твердом убеждении, что его дом лежит в руинах, или у него загорелась крыша, или его тело покрылось язвами. Но утро было спокойным, бабушка, как обычно, пила свое утреннее пиво. Она не жаловалось на плохие сновидения, не выказывала никакого беспокойства. Юбаль, однако, был задумчивее обычного, но Абрам приписал это предстоящему сбору винограда.
Молча, терзаемый беспокойством, Абрам проглотил свое пиво с хлебом и, прежде чем выйти из дома, усердно почтил предков, оставив им большую, чем обычно, часть завтрака, и помолился, чтобы они не насылали несчастье на его дом за то, что он согрешил с Марит.
Он жил в постоянном ожидании возмездия — ждал, что его внезапно поглотит земля или поразит молния, но дни проходили один за другим, никаких признаков несчастья в доме не наблюдалось, и Абрам, осмелев, решил снова тайком встретиться с Марит в Долине Воронов. Она тоже не заметила в своем доме ничего ужасного — значит, предки не возражают. «Значит, Богиня захотела, чтобы мы наслаждались, — рассудил Абрам, заключая Морит в объятия. — А кто такие наши предки, чтобы ослушаться Богиню?»
То, что им удавалось держать в тайне свои свидания, было чудом, и это лишний раз убеждало их в том, что Богиня на их стороне. В течение последующих недель и месяцев, дней, наполненных мимолетными поцелуями, и проведенных в запретных объятиях ночей, никто из родственников так ничего и не заподозрил. Абрам убегал под предлогом, что идет на рыбалку, а поведение Марит никто не находил странным, потому что она уже достигла того возраста, когда девочки становятся задумчивыми и уходят по ночам гулять при луне. Ее мать даже поощряла ее к этому, потому что такие прогулки часто заканчивались беременностью.
Время шло, и, пока Абрам с Марит наслаждались своей тайной любовью, позабыв обо всем на свете, утопая в глазах друг друга, в шестнадцатилетнем мальчике происходила перемена. Когда он был с Марит, его охватывало ощущение полноты жизни, как будто у них была одна душа на двоих. Когда же они расставались, то он чувствовал пустоту и бесцельность своего существования. Особенно плохо ему было в те пять дней в месяц, которые она проводила в лунной хижине, общаясь с Богиней, — тогда Марит была далеко от него не только физически, но и духовно, так как дни своего уединения она посвящала молитвам, обрядам и общению с Ал-Иари.
Абрам с Марит разделяли не только чувства и ложе, они делились друг с другом своими мечтами. Он рассказал ей, что мечтает быть торговцем вроде Хададезера. Что ему не хочется всю оставшуюся жизнь мять ногами виноград. Беда заключалась в том, что его мечта шла вразрез с его любовью — ведь если он будет жить жизнью торговца, то почти никогда не будет бывать дома и подолгу не будет видеться с Марит. Как совместить одно с другим?
Марит смотрела на жизнь иначе: «Мне нравится быть звеном в длинной цепи жизни, знать, что я произошла от своей матери, которая в свое время произошла от своей, и так до Серофии и до самой Богини Ал-Иари. И мне необыкновенно радостно и в то же время удивительно осознавать, что и мои дочери, когда они у меня появятся, будут продолжением этой цепочки».
Абрама внезапно поразила эта несправедливость жизни. Женщины могут давать потомство, а мужчины — нет, разве только по линии своих сестер.
Прошло полгода, близился день зимнего солнцестояния, скоро должен был прибыть караван Хададезера. Абрам и Марит гордились тем, как умело они держали в тайне свои отношения. Им даже удавалось разыгрывать взаимную неприязнь в присутствии других. Они были молоды и наивны и думали, что смогут скрываться вечно.
Ничто не подтверждало жизненную силу Богини так наглядно, как процесс получения вина. Потому что разве не была эта пещера, в которой оно зарождалось, чревом Матери Земли? И разве не напоминал сок, выжатый из винограда Юбаля, ежемесячные женские кровотечения? Все знают, что, если месячные у женщины задерживаются, значит, у нее в чреве растет ребенок. То же чудо происходило и с вином: виноградный сок относили в пещеру-чрево, где он хранился шесть месяцев под покровом тайны и темноты, а потом туда входили люди и обнаруживали, что он чудесным образом превратился в «живой» напиток.
Дегустация вина была важнейшим обрядом в Месте у Неиссякаемого Источника. Процессию, шествовавшую в расположенную на юге священную пещеру, возглавляла сама Богиня, которую несли на плечах четверо дюжих мужчин, а на груди у нее мерцал в лучах восходящего солнца ее синий камень-сердце. Эту статую вырезали сто лет назад из цельного куска песчаника. Она была высотой три фута и выполнена очень искусно — от больших мудрых глаз Ал-Иари до изысканных сандалий на ногах. Древний могущественный кристалл покоился на обнаженной груди Богини.