Царь Птиц, хоть и Царь, а не Царица, а тоже не без яиц. Самоцветами усеяны его яйца – медными, бирюзовыми, да цвета шартрез, покрыты они черной эмалью, расписаны танцующими девами и закатами над церквями. Отсюда, дитя, ты можешь догадаться, что Алконост – птица невероятно многих цветов, обладающая душой такой богатой и плодовитой, что не может не нести яиц. Все, что через него пройдет, выходит окрашенное изяществом. Длинный хвост Алконоста стегает да хлещет, весь в перьях индиговых, фуксиевых, да девяти оттенков золотого. Его широкая пушистая грудь отливает шестью оттенками белого, ноги сияют зеленым, а когти – жемчужные. На птичьем тулове его покоится человечье лицо, прекрасное и безбородое, власы его яркие, как монеты, и покрыты короной. Все это можно узнать по яйцу Алконоста, если только сможешь увидеть его.
Однажды Алконост высидел дочь. Назвал он ее Гамаюн. Как и отец ее, она видела будущее и прошлое на своих веках, будто две киноленты, бегущие вместе. Как и отец ее, она скорее предпочитала быть одна, в компании собственных яиц, чем в большой семье. Что отец, что дочь выбирали покой и созерцание неба, оставляя тревоги земные. Они знали наперед, как все выйдет, видишь ли.
Однажды Алконост пожалел своего брата, Царя Жизни, потому что и вправду не может жить жестокое сердце под таким разноцветным оперением.
– Ты так хрупок, брат, и часто впадаешь в отчаяние. В любой момент Смерть может забрать тебя.
– Ша! – сказал Царь Жизни. – Такова жизнь.
Алконост, помахивая на ветру лазурными перьями, обнял своего брата с великой заботой и любовью – он выучился этому у облаков, а они выучились у солнца. Его блистающие крылья раскрылись над Царем Жизни, как двери церкви, а когда он сложил их обратно, они оба лежали в его гнезде, которое покоится так высоко в горах, что воздух обращается в свет, а свет – в воздух. Царь Птиц устелил свое гнездо косами первородных дочерей, мягкости которых нет равных. В эти вязки, золотые да черные, рыжие да каштановые, уложила большая птица своего брата и накормила его, как птенца, срыгивая сладкую пищу прямо в рот Царю Жизни.
Прошло много времени и много тайного, о чем только братья могли говорить. И все это время Алконост тайно вынашивал яйцо, держа его под перьями, которые покрывали его коленки. Яйцо зародилось от его жалости к Царю Жизни. Оно набухало с каждым уходящим днем. И каждый день Царь Жизни плакал в агонии, вцепившись в грудь.
– Брат мой, – плакал он, – мое сердце разбилось надвое, я больше не могу его выносить.
– Ша! – говорил Царь Птиц. – Такова жизнь.
Когда яйцу подошла пора, Алконост не мог его больше скрывать. Оно сияло, огромное и черное, в свете, который был воздухом и на воздухе, который был светом, усеянное холодными бесцветными бриллиантами.
Алконосту оно не нравилось, потому что имело больше сходства с братом, чем с ним самим. Когда оно проклюнулось, оба брата уставились в отверстие-звездочку, чтобы узнать, что их ждет внутри, что они сотворили вместе. А увидев, они решили запечатать яйцо обратно и спрятать его под своими сердцами, чтобы его никогда не нашли, пока жива их совместная сила. Снежная курочка не может запечатать проклюнувшееся яйцо. Алконост может.
* * *Голос Царя Птиц так сладок, что, стоит ему пожелать, любая, кто его слышит, забудет всю свою жизнь и даже свое имя. Конечно, она обязана пожелать этого. Но стоит только Алконосту заговорить с самой малой добротой, с самой крошечной жалостью, богатство его голоса сметет любую печаль всякого сердца и оставит там взамен тот идеальный мир, каким он мог бы быть, если бы только с самого начала мир не изобрел сердца́. Именно из-за этого некоторые заливают уши воском. Некоторые ищут птицу небесную все дни своей жизни, молясь раствориться в ней. Каждый из них не может взять в толк, что движет другим. Как можно захотеть потерять себя, свою историю, свое имя? Как можно бежать от гласа Божьего? Но, конечно, сколько ни ищи Алконоста, сколько ни прячься, его не избежать.
Такова жизнь.
Глава 25. Массовое дезертирство
В конце длинной узкой дороги стоит деревня Яичко. Бледно-золотистые лиственницы закрывают ее плотной стеной, а осенью туман ложится на почву только по воскресеньям. Приятно пахнущий дым от выдержанных сухих дров поднимается из хорошо сложенных дымоходов до самых ночных звезд, которые, словно гвозди на черной крепкой крыше, видны ясно. В лесах воют волки, но их никогда не видно. Свежая плотная солома высоко громоздится на каждой крыше, зеленые побеги лука видны на каждом кухонном огороде. При деревне есть несколько полей, их земля прощает все огрехи. Есть четыре лошади, десять голов скота, две курицы и петух в каждой семье; есть речушка, такая маленькая, что забыла свое собственное имя, но все же позволила устроить одну мельницу для Яичка. Дождь приходит, только когда все закрыли двери как можно плотнее; снег падает только после того, как каждый хозяин нарубил столько дров, сколько нужно.
Никто никогда не уезжает из Яичка – зачем бы это? И никто никогда не приезжает из города. В деревне говорят, в Яичке можно много чего найти, но само Яичко можно найти только в лесу.
Есть среди всего в Яичке и низкий широкий дом, где живет Марья Моревна со своим мужем. Она всегда жила в нем и больше нигде. Что еще можно увидеть в Яичке – так это подсмотреть, как Марья лежит голой в летнем лесу и сушит на солнце черные кудри. По четвергам и понедельникам она легко касается железного кольца с ключами, что висит у ее очага, но не может вспомнить, что эти ключи запирают. Потом она берет одну из четырех лошадей – свою любимую, серую в яблоках, по имени Волчья – и скачет в лиственничный лес так быстро, что сердце ее летит впереди нее. С винтовкой на спине и самым лучшим красным галстуком, повязанным на шею, она охотится в сумрачных дебрях, крадется, выслеживает, стреляет – и по четвергам и понедельникам взрывы ее смеха звучат в Яичке как церковный звон. Она возвращается с добычей – оленем или кроликом, фазаном или гусем; иногда загадочным образом через широкую спину Волчьей перекинут волк, один из тех, что воет, но не показывается. Марья Моревна делится дичью со всей деревней. Суп из волка никому не нравится, но они не жалуются. Марья Моревна тоже не жалуется, когда ее курицы забывают нести яйца. Такова жизнь.
Муж Марьи Моревны, Кощей Бессмертный, так хорош собой, что мог бы одолжить по горсти красоты каждому мужчине в Яичке и все еще очаровывать своих собак до немоты. Пшеница падает булками под его ноги, но и друзьям его тоже достается, а в друзьях у него вся деревня Яичко. Когда он наклоняется, чтобы вытащить корнеплод из земли, он напевает песенку из четырех строчек, по пять слов в каждой, а последнее слово в песне – «жена». Когда его корова телится, он предлагает теленка семье, у которой меньше всего коров, а дойную телочку – семье, в которой больше всего детей. О козле он ничего не говорит и позволяет ему щипать травку самостоятельно. Иногда, при определенном освещении, он напоминает Марье кого-то, кого она знала однажды и могла бы даже вспомнить этот золотистый отлив в его черных волосах и то, как он смеется, будто гончая воет.
Однажды Марья Моревна проснулась и увидела, что кто-то работает в поле у Яичка. Сон ее как рукой сняло. Этот кто-то, в нарядном разноцветном пальто, жал хлеб парой огромных ножниц.
– Кто это? – спросила она мужа.