Как они радуются, посылая на плаху очередную жертву! “Руби! Руби, давай!” – кричат они палачу, но слышится другое: ”Слава Богу – сегодня не меня!”

И день за днем только одно: как бы поточнее выполнить указания тех, кто выше и как бы по сильнее прижать тех, кто ниже.

И что же остается делать тем, кто не может или не хочет участвовать в этой бессмысленной гонке за властью? Ждать, что некая могущественная организация поднимет знамя священной борьбы с коммунистической чумой и свергнет комиссаров с престола?

Полноте. Последнее организованное сопротивление утопили в крови во время Тамбовской войны. После этого если появлялись тайные или явные антибольшевистские организации, то создавали их сами чекисты, которые не желая вылавливать инакомыслящих поодиночке, собирали их в группе, якобы для борьбы с режимом, а потом с пространными рассуждениями о бессильной злобе врагов рабочего класса – уничтожали под корень, вместе с родными и близкими. Так что на сегодняшний день людей, готовых с оружием в руках бороться против большевиков, в России не осталось. Перебили, как мошкару, слетевшуюся на свет ночника.

Кто же остался? Лишь те, кто свел свое сопротивление к пассивному, глубоко запрятанному осуждению власти. Эти не станут бороться в открытую, но и помогать коммунистам в трудную минуту, например, в случае войны, не будут.

До этих молчунов чекисты добрались, понизив их уровень жизни до ежедневной борьбы за выживание. Если все мысли сводятся к тому, как бы заработать кусок хлеба, места для осмысления причин такого положения дел в голове, одурманенной к тому же пропагандой и дешевой водкой не остается.

Конечно, иногда власти и перегибают палку, и тогда рождаются катастрофы, вроде голода 1921 года. Но это уже ненужная крайность, которую власть старается избегать. Мертвый раб – бесполезный раб. Однако и возможности своим поданным каждый день есть досыта они тоже не дадут. Сытое брюхо к учению глухо. Особенно к такому, как светлое завтра и, что жить плохо осталось недолго…”.

“… Чертовски жаль, что мне приходится использовать свое изобретение в таких целях. Его и изобретением-то называть неудобно. Оно живое, в полном смысле этого слова, и, как любое, только что появившееся на свет живое существо, оно жаждет знаний и полно возможностей. Это чистый, белоснежный лист бумаги, на котором можно нарисовать усыпанный цветами солнечный луг под бескрайним голубым небом. А я, высунув язык от усердия, вычерчиваю на нем могильные склепы и делаю зарисовки из прозекторской морга…”

“… Выбор сделан. Теперь, даже если захочу, я не смогу остановить начавшийся процесс. Да я и не захочу.

Сегодня после вечерней поверки пятерых, не выполнивших дневную норму, на глазах у всего лагеря заперли в холодном срубе, установленном на полозьях, и, зацепив трактором, повезли в ночь за пределы лагеря. Это называется штрафной изолятор. На улице -45 градусов. До утра никто из них не доживет. Крики, мольбы о пощаде скоро затихли вдали, а начальник лагеря еще долго гулял вдоль шатающейся от голода и усталости шеренги и философствовал о беспощадной борьбе с врагами народа.

Кто-то должен свершить над ними суд! И не над этим палачом Стрельцовым. Он и так через к осени подохнет, как собака, в жутких мучениях. Или я ничего не понимаю в химии.

. Я имею в виду тех – вождей, одного движения пальцем которых достаточно, чтобы послать новые тысячи на нечеловеческие муки…

Тут один доходяга любит повторять: ”Мне омщение, и Аз воздам”. Что-то не торопится Отец Небесный. А раз так – то я за Него свершу праведный суд. И не важно, что их смерть мало что изменит, и их муки не искупят муки тех, кто замерзнет этой ночью. Пусть мое возмездие создаст хотя бы иллюзию справедливости, и хоть раз в это страшное время воздастся им по делам их…”.

“…Похоже, что подхватил малярию. Это конец. Если станет известно начальству, дабы не разносил заразу, немедленно прикончат. За меньшее убивали…

Я на свою беду – атеист, и потому страшусь смерти сильнее, чем человек верующий. Одно меня успокаивает: даже моя смерть уже не отсрочит приведение моего приговора в исполнение. Мой священный палач уже освоил азы профессии, и теперь, в случае чего, сможет и сам довершить свое обучение. Инстинкты, которые я ему привил, не дадут ему свернуть с намеченного пути.

Из преисподней, куда они загнали целую страну, из самой мерзкой ее клоаки, в которой я заживо гнию, придет, придет к ним ангел мщения, бесстрастный и неумолимый. Как бешеная собака, которая кусает руку ее кормящую, будет он вероломен, подобно хамелеону, сольется он с окружающим миром, вечно голодный, как восставший из гроба упырь, будет пожирать он живую плоть. И все это ради одной цели – справить пышную тризну на могилах миллионов растоптанных и замученных…”

“… Завтра решится моя судьба. Или свобода и покой, или гробовая доска. Если побег удастся, я уже решил, я создам целый легион существ, подобных этому, и они сметут с лица земли красную плесень. Как это будет величественно: шествие стальной саранчи, ненавидящей красные звезды, красные флаги, красные мысли…

Шансы на удачу не велики, но малярия не прекращается, и каждый день для меня может стать последним. Стрельцов жутко боится эпидемий. А я уже устал бояться. Каждое утро спрашиваю себя, не мой ли сегодня черед плестись на бойню…

Одно успокаивает. Даже если я не смогу вырваться из этих проклятых богом мест, если меня порвут на куски собаки конвоиров, если затопчут сапогами в воспитательных целях на глазах всего лагеря, если… да мало ли что еще прейдет в голову этим палачам, моя гибель не остановит мое детище, и я буду отомщен…”