2. Нора

Рэнди из Are You Randy? настаивает, что басист из той квиркор-группы – голубой, но я говорю ему: «Нет, он натурал». Не знаю, может, дерьмовые слова их песни («Трахнуть мужика / Трахнуть мужика» – что за унылая хрень?) – его рук дело, может, нет – понятия не имею, но он точно не гомо. Поверьте мне. Некоторые вещи девушки просто знают – например, что затянуть панковскую песню до четвертой минуты – плохая, очень плохая идея или что басист, типичный парень с Джерси, который явно делает укладку на Астор-Плейс, носит драные черные джинсы с пятнами от отбеливателя и выцветшую футболку с оранжевой надписью «Я скажу: ”Иисус”, ты ответишь: ”Христос”», вряд ли предпочитает парней. Слишком уж усердно он изображает ироничного панкующего юношу в духе Джонни Кэша, чтобы оказаться гомо. «Разве что немножко эмо, – отвечаю я Рэнди. – Если он, в отличие от вашей группы, не выглядит как ископаемый пережиток времен Whitesnake, это еще не значит, что он гей».

Но даже если он натурал, из этого не следует, что я хочу оказаться подружкой Не-Гея на пять минут, словно я круглосуточный магазин, в который он заехал на пути к очередной девке. Поскольку я здесь – единственная неудачница, которая не потеряла остатки разума из-за пива, наркоты или гормонов, у меня хватает ума, чтобы сдержать порыв и не заорать «ИДИ НА ХРЕН!» в ответ на вопрос Не-Гея.

Нужно думать о Кэролайн. Я всегда должна думать о Кэролайн.

Я заметила, что Не-Гей принялся собирать оборудование, когда его группа закончила выступать, а его товарищи удалились, чтобы заняться чем-то поинтереснее. Вполне его понимаю. Самой постоянно приходится за всеми прибираться.

Не-Гей одевается отвратительно – он явно из Джерси. А если мальчика из Джерси послали заниматься техникой, значит, у него есть фургон. Конечно, по этому фургону наверняка свалка плачет, скорее всего, у него протекает карбюратор, а может, он проткнет шину или останется без бензина посреди тоннеля Линкольна. Но мне придется пойти на этот риск. Кто-то же должен отвезти Кэролайн домой. Она слишком пьяна, чтобы рисковать и везти ее на автобусе. Кроме того, она настолько пьяна, что отправится к себе вместе с Рэнди, если я не заберу ее домой, чтобы она проспалась. Двинутая фанатка. Если б я ее так не любила, я б ее прикончила.

Повезло ей, что мои родители любят ее так же сильно; ее папа и мачеха уехали на выходные, и им по фиг, что она делает, главное, чтобы она не забеременела и не начала встречаться с мальчиком, если дом у него стоит дешевле шестизначной суммы. Козлы. Мои родители обожают Кэролайн, прекрасную Кэролайн, с длинными карамельными волосами, пухлыми вишневыми губами, сладкими, как конфеты Tootsie Pop, и с длинным списком приводов в полицию. Они ни слова не скажут, если завтра утром она вывалится из моей комнаты в кухню, растрепанная и с похмелья. Это она, а не я, соответствует их ожиданиям о том, что должна делать дочь «жирных котов», владельцев звукозаписывающей компании из Энглвуд-Клифс – творить всякую дичь.

Они не назовут Кэролайн Великим Разочарованием, в отличие от своей дочери, Простушки Джейн. Их дочь носит уютную фланелевую рубашку, взъерошивает стрижку «под горшок», сделанную за 300 долларов в салоне Бергдорфа, куда ее сводила мама, и подкрашивает ее синей краской из баллончика, купленного у Рики. Она ответственная, уперто зубрит все уроки и не имеет вредных привычек. Я решила провести год между окончанием школы и поступлением в вуз в южноафриканском кибуце, вместо того чтобы отправиться прямо в университет Брауна. «ПОЧЕМУ, НОРА, ПОЧЕМУ?» Во вступительном эссе для универа я написала обо всей той музыке улиц, которую отец присваивал и затем разрушал к чертовой матери, чтобы мужчины могли заработать. «Я не какой-нибудь богатенький хиппи», – со смехом сказал папа, прочитав эссе. Папа не стал бы отрицать, что именно он поставлял рейтингу «Топ-40» на радио немалый процент самых отвратных хитов, но он гордился, что с детства приучал меня к звучанию самых разных жанров, так что теперь, в восемнадцать лет, я при желании могла бы стать крутейшим диджеем, но притом я – невыносимый сноб во всем, что касается музыки. Кроме того, к несчастью, мои родители живут в счастливом браке уже четверть века, что, без сомнения, бросает тень обреченности на любые мои собственные попытки найти настоящую любовь. Молния дважды не бьет в одно место.

Родители не стали бы открещиваться от меня, узнав, что сегодня я провела ночь в этом клубе. Черт, с тем же успехом я могла бы забивать косяк в парке Томпкинс-сквер, направляться в BDSM-бар на авеню Ди, и родители бы лишь поаплодировали. Но этот клуб – единственная точка на весь Манхэттен, куда мне негласно запрещено ходить. Все дело в давней неугасающей семейной вражде насчет плохой музыки между папой и владельцем клуба, Чокнутым Лу. (Когда-то он был моим крестным отцом, дядюшкой Лу, но потом весь этот бизнес довел его до переименования в Чокнутого.) Лу – старый панк, еще тех времен, когда Ramones были в первую очередь укуренными любителями поразвлечься и только во вторую – музыкантами, когда слово «панк» еще не стало означать идею, которую разработали маркетологи, чтобы неотесанная толпа тоже могла почувствовать себя крутой.

Мама с папой не стали бы открещиваться от меня, а попросту убили бы, если бы решили, что я плохо присматривала за их драгоценной Кэролайн. Она часто вызывает у людей подобное восхищение. Меня от этого тошнит, но и я сама поддаюсь ее чарам, становясь ее главной прислужницей – еще с детского сада.

Я оглядываюсь по сторонам, а заполняющая клуб масса людей струится мимо/сквозь/внутрь меня, словно я – призрак, которому не повезло обрести податливую плоть и оказаться между ними и пивом. Блин, я снова упустила Кэролайн. Сегодня она явно сходит с ума по Рэнди, и это круто – Are You Randy? не так уж отстойно играют, но сам Рэнди сегодня изрядно под кайфом. Так что я должна убедиться, что он не зажал ее в уголке. Но во мне всего метр шестьдесят, и то если встану на цыпочки, а Не-Гей, ростом метр восемьдесят, стоит передо мной, заслоняя обзор, и ожидает ответа, не захочу ли я стать его девушкой на пять минут. Он выглядит как потерявшийся зверек из какой-то детской книжки, который бродит повсюду, спрашивая «Ты моя мамочка?».

Из-за него мне не видно Кэролайн, зато я вижу ту тупую девку, Трис, рифмуется с брис — так иудеи называют обрезание. Ведь именно это она и проделает с парнем – оторвет у него самое дорогое. Она гордо вышагивает, выставив вперед свои сиськи, вертя задницей так, что на нее обращает внимание каждый тупица-шмок, попавшийся ей на пути, даже геи, которых здесь сегодня предостаточно, – Не-Гей не в счет. Она идет прямо ко мне. Нет-нет-НЕЕЕЕЕЕЕТ. Как она узнала, что мы с Кэролайн сегодня будем здесь? У нее что, шпионы с пейджерами расставлены во всех местах, куда мы с Кэролайн могли пойти в субботу, или что?

Бойфренд, на помощь! В ответ на вопрос Не-Гея я обхватываю его рукой за шею и прижимаю к себе, так что наши лица почти соприкасаются. Боже, я на все готова, только чтобы Трис не узнала меня, не попыталась со мной заговорить.

ЧЕРТ! Я не ожидала, что Не-Гей так хорошо целуется. Ублюдок. Видал, Рэнди? НЕ. ГЕЙ. Доказано. Но я тут не за кайфом, я просто хочу, чтобы мою подружку подвезли до дома. Работать языком тоже не входит в мои планы, но Не-Гей не теряет времени даром, и его язык пробирается в мой рот. Я невольно реагирую на его движение: «Мммм, а там приятно, понемногу, девочка, понемноооогу!»

Каким бы вкусным он ни был, подружке на пять минут все-таки нужно несколько секунд на вдох. Я отлепляю губы от его рта, пытаясь перевести дух и надеясь, что увижу, как Трис уходит, не заметив меня.

УХ ТЫ. Мне кажется, будто посреди этого хаоса меня ударили в живот – головокружительно. Забудь, что тебе нужен кислород. Мои губы хотят продлить соприкосновение.

К несчастью, Трис стоит прямо перед нами, вешаясь на своего очередного слюнявого поклонника. Ее жертва теперь достаточно близко, чтобы я могла опознать его – это парень, которого недавно отвергла Кэролайн; знакомый Хантера из Hunter. Та группа, Hunter Does Hunter, должна играть следующей (Хантер, это ведь я познакомила тебя с Лу – не стоит благодарности). Трис так крепко обхватывает его за талию, что, наверное, выдавливает из него остатки силы – те, которые эта жадная до чужих душ шалава еще не высосала из него за примерно три недели, прошедшие с тех пор, как Кэролайн дала ему от ворот поворот.