Честно говоря, я в тот момент даже не отдавал себе отчета, что вполне мог и не вернуться домой в тот же день, а остаться в узилище. Дети наши в этом случае прямо из школы попали бы в казенный приют.

Поэтому вместо узелка с пожитками, как поступил бы любой опытный человек на нашем месте, мы принесли с собой «в казармы» только бухгалтерские документы.

Когда полицейские увидели нас с пачками бумаг и CD в руках, без котомок с сухарями и теплым бельем, даже без адвокатов, они, как мне показалось, посмотрели на меня и жену каким-то странным, удивленным взглядом.

В «казармах» нам формально сообщили, что с этого момента мы лишены свободы, и начались допросы. На первом этапе этой процедуры адвокат имеет право присутствовать рядом с задержанным, но он не может ничего поделать — ему не разрешают остаться наедине с клиентом, и в проведение первой беседы он не вправе вмешаться.

К тому же лихорадочно вызывать юриста и ждать его — значит терять время. Тогда неизбежно допрос продлится дольше положенного по закону лимита времени, и, чтобы его закончить, придется ждать следующего рабочего дня. А значит, придется сидеть субботу и воскресенье в камере, набитой арестантами. То есть провести в тюрьме как минимум трое суток.

Короче, и Ирина и я, оба независимо друг от друга, не раздумывая согласились на допрос без адвоката. Я осознал, где именно на самом деле нахожусь и в какой переплет мы попали, только когда мне захотелось в туалет. По привычке я просто встал, извинившись, и направился к выходу из кабинета.

Оказалось, что так поступать нельзя. Следователь мягко вернул меня на место и поведал, что вообще-то первый допрос в случаях, подобных моему, проводится в наручниках. Их не снимают. В туалет меня проводит конвойный, если разрешит следователь.

Я, очевидно, посмотрел на офицера таким ошарашенным взглядом, что он усмехнулся и сказал: «Ладно, идите так. Дверь в туалет за собой не закрывайте».

Мой допрос длился восемь часов, и я очень благодарен за то, что следователь успел закончить его до ночи.

Ирину и вовсе допрашивали «только» шесть часов, потом ее сразу отпустили, и она успела сама забрать детей из школы.

Отдельная благодарность следователям за то, что школе в этот день не пришлось отдавать наших детей службе социальной опеки в приют. Это была бы очень серьезная моральная травма для них, особенно для десятилетней дочери.

Кабинет следователя выглядел затрапезно: небольшая комната, от силы метров десять, с одним окном, на окне — решетки.

Полицейский располагается за простым столом и стучит пальцами по клавиатуре. Подследственный сидит прямо перед ним и отвечает на вопросы.

Нам пытались инкриминировать эпизоды по «отмыванию денег» при покупке фабрики и оборудования для нее в 1998 году. Больше «стряпчие» ничего подозрительного нарыть так и не смогли. Расчет негодяев был на то, что мы не вспомним деталей сделок, состоявшихся около десяти лет назад.

Но я, во-первых, помнил, потому что каждая копейка была заработана с трудом, а во-вторых, сохранил все архивы, записал их на CD-диски и принес с собой. То есть следователю не удалось найти вообще ничего не только криминального, но хотя бы не вполне ясного.

В процессе допроса командант Серж Дазан хоть и конвоировал меня во двор, чтобы обыскать мой автомобиль (для галочки, наверное), но в целом был настолько добр, что сходил и купил мне сэндвич на обед. Ирину допрашивали в другом помещении, и я попросил отнести ей половину моей провизии.

По правилам, арестованный должен получить пищу. То есть его обязаны накормить, но обычно это происходит в тюрьме, как нетрудно догадаться.