– А что?
– Мы же собирались отпраздновать мой день рождения.
– Прости, у меня просто вылетело из головы. Не побегу же я за Рейтером отказываться. И вообще… – Она не докончила и отвернулась, недовольно наморщив носик.
– Ты просто сучка! – прошипел Людвиг ей в самое ухо.
На следующее утро Герда Хольман записала в своём дневнике: «6 января 1940 года. Сегодня иду со штандартенфюрером Рейтером на бал в чилийское посольство. Сгораю от любопытства, не терпится узнать, что представляет собой пресловутый высший свет и чем же все эти “благородные господа” отличаются от нас».
Уже за час до приезда Рейтера она была готова и ждала, потягивая чёрный кофе из миниатюрной фарфоровой чашки. Из включённого радиоприёмника, стоявшего в углу комнаты возле серванта, доносился чеканный голос диктора: «Мы, немцы, требуем от самих себя того, чего никто не ожидает – мы хотим большего! Мы хотим всего! Если ныне мы видим молодёжь, с энтузиазмом марширующую под знамёнами, на которых изображена свастика, мы радуемся, что новое поколение не стоит в стороне, как это было вначале, и выражаем надежду, что нынешнее государство вполне открыто для молодёжи. А когда кричим, обращаясь к ней: “Хайль Гитлер!” – мы одновременно славим Ницше, учившего нас чувствовать гордость за свои деяния и не делать ничего с сожалением…»
Услышав рокот подъехавшего «мерседеса», Герда быстро поднялась, огладила тёмно-синее платье с высоко поднятыми плечиками, проверяя, нет ли где неаккуратных складок, бросила беглый взгляд в зеркало, в порядке ли волосы, и твёрдым шагом прошла в коридор.
Как только раздался стук в дверь, она отперла замок.
– Здравствуйте. Вы чудесно выглядите, фройляйн Хольман, – сказал Карл, не успев войти внутрь. На плечах его длинного серого плаща темнели следы нескольких упавших только что дождевых капель. На его голове не было фуражки, и Герда решила, что начальник был одет в штатское, а не в привычную форму.
– Благодарю за комплимент, штандартенфюрер.
– Это не комплимент, а констатация факта.
Он прошёл в комнату и повернулся к Герде. Она стояла в двух шагах от него.
– У вас великолепное тело, фройляйн. – Его голос звучал официально. – Насколько я помню, вам двадцать три года. Вы когда-нибудь рожали?
– Да, два года назад.
– По вашей фигуре не скажешь.
Он оглядел комнату, но не увидел ни малейшего намёка на присутствие малыша.
– Не похоже, что здесь есть ребёнок.
– Он на воспитании у государства. Я родила его в «Лебенсборне».[1]
– В «Лебенсборне»? Похвально. Вы стараетесь всюду внести свою лепту.
– Мне радостно сознавать, что я вношу реальный вклад в развитие Германии, штандартенфюрер! – громко ответила она.