— Пошли в баню. Ты с нами, Фёдорыч?
— Пойду корабли посмотрю, — буркнул Адашев, не глядя на Саньку.
— Я распорядился сжечь тела, — сказал Сильвестр, войдя в трапезную.
— На божедомке[4], надеюсь?
— А где ещё?
— Вот шуму-то будет, — проговорил покачиваясь и пьяно хихикая государь.
И он и Санька за полтора часа успели основательно набраться меда. Царь с горя, Санька за помин души.
— Грамотку я составил, — сказал Сильвестр. — Шуйский уже подписал, как очевидец. Теперь ты, государь подписывай и Санька пусть…
— Я, пожалуй, пойду, прилягу, — сказал царь, отстраняя рукой пергамент.
— Помочь? — Спросил Александр.
— Сам, — отмахнулся Иван.
Санька и Сильвестр остались вдвоём.
— Алёшка, чёй-то больно убивается по упырям. Дочь свою Анну хотел за Никитку отдать. У того-то первая жёнка помёрла… Хе-хе-хе… За упыря… Хе-хе-хе…
Он приложился к большому ковшу минуты на полторы.
— Давненько я не упокоевал мертвяков.
— Да, какие же они мертвяки, когда живыми были? Может не так всё? Упыри наоборот упитые должны быть.
— Это только в быличках[5] упыри кровь сосут, — сказал духовник. — Они души людские высасывают.
— Так отчего же они тогда помёрли? — Продолжил Санька глумиться над священником.
— Колдуны это, — уверенно сказал Сильвестр. — Я давно подозревал. Слишком много Захарьиных развелось. Остальные роды мрут: и в младенчестве, и от хворобы и от ратных ран, а эти… Как грибы — поганки. Колдун не умирает, а становится упырём.
— Так что ж они умерли, то? — Усмехнулся Санька.