— Удумали мы с Адашевым каверзу учинить. Мы официально признаем тебя наследником престола. Вторым после моего сына… и меня, естественно.

— Для чего? — Удивился Санька.

— Для того, чтобы узнать, кто против меня и моего рода умышляет зло. О том мы уже объявили… по-тихому. Письма батюшкины «нашли». Их и искать-то не надо было. И так имелись. Дитё и вправду было, да сгинуло не знамо куда. Потому и кривда правдой смотрится.

Иван замолчал и глубоко вздохнул.

— Да и разумен ты, в отличие от моих бояр и дьяков. Дар опять же твой в грядущее заглядывать… Вот я и подумал, что ежели что случиться со мной или сыном моим, то лучшего правителя для Руси не сыскать. А Захарьин-Юрьев род тебе в помощь будет.

— Не очумел ли ты, государь?! — Вскинулся с напольной лежанки Александр. — Ты меня спросил?!

— Рцы, Санька, — устало и тихо приказал царь. — Засыпаю я.

Иван уснул, а Санька ещё долго ворочался, перебирая в мыслях новость. Судьбы родичей правителей всегда были печальны. Редко кто из них мог даже семьёй обзавестись или детей родить. А уж к покушениям и отравлениям во дворцах все просто привыкли.

«Вот ведь удружил государь!» — думал Санька. — «Сейчас в Усть-Лугу поедут гонцы… Да как бы не передумал потом царь-батюшка в игры эти играть. Чтобы больших людей губить надо зачинщика найти, а я вот он-чем не зачинщик».

Третьих петухов Александр встретил с «дурной» головой. Разбудил его Адашев, который пришёл помогать одеться царю.

— Надо бы похмелиться, — хмуро буркнул государь.

Спустились в банную подклеть и увидели в трапезной Сильвестра, всклокоченного, и похоже, только сейчас проснувшегося.

— Ты здесь, что ли почивал, отец родной? — Спросил его Иван Васильевич.

— Так тут хоромы, почитай, царские… И тепло, и снедь с питьём на столе осталась.

— Снедь же, вроде, девки должны были убрать, — удивился Александр. — Не приходили, что ли?

Сильвестр потупил глаза.

— Приходили. Убирали. И снова принесли. Славные у тебя девки.

Государь раскрыл от изумления рот, а потом рассмеялся.

— Ну, ты, отец родной, и ухарь! — Вскричал он. — Ай да Сильвестр! Отец — молодец!

— Грешен, грешен… Сёдни со вторых петухов молюсь и каюсь.