Она написала Луи Сью с виллы Сан-Стефано на Корфу 14 мая:

«Дорогой друг,

мы живем на вилле, которая выходит на море, совершенно изолированно от всего мира. Здесь можно пройти мили среди оливковых деревьев и никого не встретить.

Я прочитала последнее произведение Метерлинка о смерти. Я все время пытаюсь изнурять себя длительными прогулками, но приходит ночь, и я уже не могу больше читать и думать, и тогда начинается настоящая пытка. Странно то, что мое тело еще живо, хотя я пью только молоко. Оно полностью подчиняется мне, и я только становлюсь сильнее. Если бы я заболела, это принесло бы мне облегчение.

Я хотела бы поехать в Эпирус, помочь несчастным, но Парис, который поначалу загорелся этой идеей, теперь не позволяет мне сделать это. Он сейчас в Лондоне.

Мой младший брат Раймонд с Пенелопой отправился в Эпирус пешком, без ничего. Они направились к Янине, какая смелость! Они сказали мне, что вернутся через неделю и расскажут об истинном положении в стране и с людьми, а потом, если это будет возможно, мы начнем собирать пожертвования, чтобы помочь людям. Что вы думаете об этом? Говорят, там тысячи семей умирают от голода. Я думала, что могла бы отправиться туда и сделать что-нибудь для детей. Если приедет Парис, это будет проще, но даже в одиночестве я могу что-то сделать. Говорят, что это новая страна, удивительная, я даже мечтала об открытии там большой школы, артистической колонии…

Я с нетерпением жду возвращения Раймонда. Я напишу вам. Мне бы так хотелось, вместо того чтобы писать эти глупые слова на моем плохом французском, описать вам вид из моего окна — необозримое морское пространство, а на том берегу я вижу горы, парящие между небом и землей, как видение земли обетованной… Иногда, глядя на них, я думаю, что, может быть, умерла вместе с моими детьми и уже в Раю, и я чувствую, что они возле меня, а потом снова наступают жестокие страдания: мои глаза никогда не увидят их, мои руки не коснутся их. Я опять вижу моих малышей, машущих мне руками, автомобиль, уезжающий вдаль, и мне хочется кричать. Все мое существо страдает, и душа не стоит в стороне, глядя на это с удивлением.

Напишите мне, мне будет приятно, я часто думаю о вас. Все, что я знаю о вас, хорошее и приятное.

Благословляю вас и вашу работу.

Айседора»²³.

В Англии у Зингера, который все еще не мог оправиться от шока, вызванного гибелью детей, было предчувствие, что Айседора умирает. Он бросился из Лондона на Корфу, чтобы быть рядом с ней, и это вызвало у нее прилив нежных чувств. «У меня появилась надежда, — писала она позже, — что этот спонтанный жест любви сможет заглушить прошлые страдания и в моей груди что-то шевельнется и что мои дети вернутся ко мне, чтобы успокоить меня на земле»²⁴. По словам Луи Сью²⁵, Айседора попросила Париса подарить ей ребенка, но эта просьба привела Зингера в ярость. Он посчитал ее слишком фривольной и неуместной, а может быть, он решил, что расценить это таким образом будет менее болезненно. Как поняла Айседора, ее «постоянная острая тоска и скорбь были слишком обременительны для него», и однажды он вдруг уехал.

Тогда Айседоре стало ясно, что если она выжила, то должна начать работать («Айседора, нужно многое сделать»), и, собрав волю в кулак, она поехала в поселение для беженцев, где был Раймонд.

В Санта-Каранта, в провинции Эпирус, ее глазам предстала картина бесконечных несчастий. Семьи, чье жилье и имущество сгорели, жили в соломенных хижинах и готовили скудную еду на улице. Но Раймонд начинал вносить некоторый порядок в этот неустроенный быт. У него была отвага и напористость, как у сестры, а в дополнение к этому и дар организатора. Ему удалось, не имея никакого опыта и знаний, подготовить такой грандиозный проект, что ни одно правительство не рисковало брать его выполнение на себя. Он решил, что лучшей помощью пострадавшим будет не просто снабжение их продовольствием, а поставки необходимых инструментов и материалов, чтобы беженцы могли самостоятельно изготовлять все необходимое для себя. Репортеру, который приехал в поселение 8 июля, Айседора дала объяснения:

«Раймонд купил необработанную шерсть в мешках на Корфу и привез ее в Санта-Каранта, где раздал ее сотням женщин, которые сами пришли к нему, узнав в чем дело. Ручные веретена были розданы даже детям, и вскоре все в округе занялись изготовлением грубой нити.

Потом мой брат заплатил этим женщинам законную зарплату, а шерсть в мотках тут же послал в Лондон и продал, получив неплохой доход, и снова отправился за необработанной шерстью. Раз в день этих голодающих женщин кормили очень хорошим обедом. С ними приходило такое количество детей, что вскоре стало очевидным, что ситуация требует организации школы. Послали за плотниками и мастером по изготовлению палаток. Плотники сделали скамьи и парты, а мастер научил женщин строить палатки…

И вскоре на холме появился… палаточный городок. Объективно говоря, наши усилия должны иметь большую ценность для этой прекрасной, но нецивилизованной страны, где нет школ и где жестокие турки сожгли все деревни и посевы, встретившиеся на их пути. Мой брат и я были, по крайней мере, в сорока таких деревнях, где в настоящее время женщины и дети лишены еды и всего необходимого для жизни… С другой стороны, мы увидели всеобщую искреннюю радость от того, что турецкое иго наконец кончилось»²⁶.

В своем «Обращении к детям Эпируса» Айседора пишет:

«…страна была красива странной, дикой красотой, с грандиозными и величественными очертаниями гор и таинственной атмосферой засушливых равнин, которые, казалось, все время чего-то ожидают. У путешественника создавалось впечатление, что где-то вдали от нашего мира он изучает неизвестную планету…

И тем не менее на этих покрытых жидкой грязью склонах гор храбрые люди одержали победу над неприступной природой: они соорудили жилища, сливающиеся по цвету со скалами, высоко в горах, чтобы до них не мог дойти дым пожарищ, поднимавшийся из долин после варварских набегов…»

Дунканы жили в палатке на скалистом албанском берегу и каждое утро перед началом трудового дня шли купаться. Иногда, когда Айседора ходила раздавать провиант, она вымокала до нитки из-за постоянных гроз. В таких случаях она вспоминала, что в древние времена этот дикий край был жертвенником для Зевса-громовержца. Неистовство природы приятно возбуждало ее и даже успокаивало. Она коротко остригла свои поседевшие волосы и выбросила их в море²⁷.