Многое ему надо было сообщить ей; но так как он сунул голову в окно кареты и заговорил шепотом, то слова его дошли до ушей одной Авроры. Когда он кончил шептать, он вынул из кармана грязную кожаную счетную книгу и коротенький, весь обгрызанный карандаш и написал две или три строчки на листке, который вырвал и подал Авроре.

— Вот адрес, — сказал он, — вы не забудете послать?

Аврора покачала головою и отвернулась от него — отвернулась с непреодолимым движением отвращения.

— Не хотите ли купить болонку, — сказал этот человек, подавая ей косматую собаку в окно кареты, — или пуделя, который будет держать кусок хлеба на носу, пока вы сосчитаете десять? Я уступлю вам дешево: за обеих собак пятнадцать фунтов.

— Нет!

В эту минуту мистрисс Александр вышла из магазина часового мастера и успела заметить широкие плечи этого человека, сердито отходившего от кареты.

— Он просил у тебя милостыню, Аврора? — спросила она, когда они поехали.

— Нет. Я когда-то купила у него собаку и он узнал меня.

— И он хотел, чтобы ты опять купила у него собаку сегодня?

— Да.

Мисс Флойд сидела угрюмо и безмолвно во все время, пока они возвращались домой, выглядывала из окна кареты и не удостаивала вниманием ни тетки, ни кузины. Я не знаю, из повиновения ли превосходству силы и жизненности в натуре Авроры, которое ставило ее выше ее ближних, или просто по врожденному духу раболепства, свойственному даже лучшим из нас, только мистрисс Александр и ее белокурая дочка всегда оказывали безмолвное уважение наследнице банкира и молчали, когда было приятно ей, или разговаривали по ее всемогущей воле. Я, право, думаю, что глаза Авроры пугали всех ее родственниц более, чем тысячи Арчибальда Мартина Флойда, и что если бы она мела улицы в лохмотьях или просила милостыню, люди все-таки боялись бы ее, уступали бы ей и удерживали бы свое дыхание, когда она была сердита.

Деревья в длинной аллее Фельденского поместья были увешаны цветными фонариками, чтобы светить гостям, приехавшим праздновать день рождения Авроры. Длинный ряд окон в нижнем этаже горел огнями; оркестр гремел, заглушая беспрерывный стук экипажей и беспрестанное повторение имен гостей; через длинную амфиладу комнат сверкал фонтан сотнями оттенков при огне между темной зеленью оранжерей. В обширной передней красовались тропические растения; гирлянды цветов висели на прозрачных портьерах в дверях. Свет и блеск были повсюду, и среди всего этого и великолепнее всего, в мрачном величии красоты своей, Аврора Флойд, с пунцовыми цветами на голове и в белом платье, стояла возле своего отца.

Между гостями, приехавшими позже всех на бал мистера Флойда, находились два офицера из Виндзора, приехавшие в фаэтоне. Старший, правивший экипажем, был очень недоволен и несносен дорогой.

— Если бы и имел хоть малейшее понятие о расстоянии, Мольдон, — сказал он, — я не согласился бы терзать моих лошадей для такого пошлого общества.

— Это не пошлое общество, — с пылкостью отвечал молодой человек. — Арчибальд Флойд — отличный человек, а его дочь…

— Разумеется, божество, с пятьюдесятью тысячами приданого, которое, без сомнения, все будет укреплено за нею, если ей позволят выйти за такого нищего негодяя, каков Фрэнсис Люис Мольдон, гусарский офицер в службе ее величества. Я, впрочем, не намерен вам мешать, мой милый. Отправляйтесь и побеждайте и я благословлю ваши добродетельные усилия. Я представляю себе юную шотландку — с рыжими волосами (разумеется, вы назовете их каштановыми), с огромными ногами и в веснушках!

— Аврора Флойд с рыжими волосами и в веснушках!

Молодой офицер громко расхохотался.

— Вы увидите ее через четверть часа, Бёльстрод, — сказал он.

Тольбот Бёльстрод, гусарский капитан, согласился отвезти своего товарища из Виндзора в Бекингэм и нарядиться в мундир для того, чтобы украсить праздник в Фельдене, отчасти потому, что, дожив до тридцати двух лет, он испытал все сильные ощущения и удовольствия в жизни; и хотя имел очень хорошее состояние, но был так утомлен и собою и светом, что равнодушно позволял своим друзьям и товарищам управлять собою. Он был старший сын богатого корнваллийского баронета, предок которого получил свой титул прямо из рук шотландского короля Иакова, когда баронетство впервые вошло в моду; этот же самый счастливый предок был близкий родственник благородного несчастного и оскорбленного джентльмена по имени Уальтера Рали, с которым тот же самый шотландский король Иаков обошелся не совсем хорошо. А из всех родов гордости, когда-либо одушевлявших человечество, гордость самая сильная принадлежит корнваллийцам; а фамилия Бёльстрод была самая гордая во всем Корнваллисе. Тольбот был истый сын этого надменного дома; с раннего младенчества он был самым гордым из всех людей на свете.