Она воротилась к коляске и, взяв поводья из рук Тольбота, пустила горячих пони; коляска проскакала мимо Мэтью Гэррисона, который стоял с шляпой в руке; собака лежала между его ног, пока коляска не проехала. Мисс Флойд украдкой взглянула на своего жениха и увидела, что физиономия капитана Бёльстрода имеет самое мрачное выражение. Офицер угрюмо молчал, пока они ехали до дому, пока он высаживал обеих девиц из коляски и шел за ними через переднюю. Аврора стояла на нижней ступени широкой лестницы, прежде чем он заговорил.

— Аврора, — сказал он, — одно слово, прежде чем вы уйдете наверх.

Она обернулась и гордо взглянула на него; она была еще очень бледна и огонь, сверкавший из ее глаз на Мэтью Гэррисона, еще не потух в ее черных зрачках. Тольбот Бёльстрод отворил дверь длинной комнаты под картинной галереей — и бильярдной, и библиотеки почти самой приятной комнаты во всем доме — и посторонился пропустить Аврору.

Молодая девушка перешла через порог так же гордо, как Мария Антуанетта шла к своим обвинителям плебеям. Комната была пуста.

Мисс Флойд села на низкое кресло у одного из двух огромных каминов, и прямо взглянула на огонь.

— Я желаю спросить вас об этом человеке, Аврора, — сказал капитан Бёльстрод, облокотившись о большое кресло и нервозно играя резными арабесками.

— О каком человеке?

В некоторых женщинах это могло быть хитростью, но в Авроре это было просто желание пойти наперекор, как Тольбот знал.

— О том человеке, который сейчас говорил с вами в аллее. Кто он и какое у него дело к вам?

Тут капитан Бёльстрод замолчал. Он любил ее, читатель, он любил ее — помните, и он был трус. Трус под влиянием самой трусливой из всех страстей, любви! Страсти, которая могла бы оставить пятно на имени Нельсона, страсти, которая могла бы сделать трусом храбрейшего из трехсот воинов при Термопилах. Он любил ее, этот несчастный молодой человек, и начал лепетать, колебаться, извиняться, дрожать от гневного блеска ее чудных глаз.

— Поверьте мне, Аврора, я на за что на свете не подсматривал бы за вашими поступками, не предписывал бы вам, кого осыпать вашими благодеяниями. Нет, Аврора, если бы мое право было даже сильнее, если бы я был уже вашим мужем; но этот человек, этот незнакомец такой неприличной наружности, который говорил с вами теперь — я не думаю, чтобы вы должны были помогать подобным людям.

— Может быть, — отвечала Аврора, — я не сомневаюсь, что я помогаю многим, которые, по-настоящему, должны были бы умереть в рабочем доме или на большой дороге; но видите, пока я стану справляться, заслуживают ли они моей помощи, они могут умереть от голода, стало быть, лучше бросить несколько шиллингов какому-нибудь несчастному существу, которое так развратно, что умирает с голода и не заслуживает, чтобы его накормили.

В этих словах была какая-то беззаботность, которая сердила Тольбота, но он не мог сделать возражения на это; кроме того, что это отвлекло бы его от предмета, который он с терпением хотел разведать.

— Но кто же этот человек, Аврора?

— Продавец собак.

Тольбот вздрогнул.

— Я думал, что он окажется чем-нибудь ужасным, пробормотал он: — но, ради Бога, что ему нужно было от вас, Аврора?

— Того, что нужно почти всем моим пенсионерам, — ответила она, — пастор ли новой капеллы с средневековыми украшениями, желающий соперничать с нашей церковью на одном из холмов, близ Норуда, прачка ли, сжегшая утюгом белье и ищущая средств его поправить, или светская дама, желающая приютить детей бедного продавца серных спичек, или профессор, собирающийся читать лекции о политической экономии, или о Шелли и Байроне, или о Чарльзе Диккенсе и о современных юмористах — им всем нужно одно: деньги! Если я скажу пастору, что мои принципы не сходятся с догмами его веры, он тем не менее будет рад моим ста футам. Если я скажу светской даме, что я имею особенное мнение о сиротах продавцов серных спичек, и держусь моей собственной теории против воспитания мисс — она пожмет плечами, но позаботится сообщить им, что всякое пожертвование от мисс Флойд будет ей равномерно приятно. Если я скажу им, что я совершила полдюжины убийств, или что я поставила в моей уборной серебряную статую жокея, выигравшего приз на прошлогодней дербийской скачке, и денно и нощно поклоняюсь ей — они все-таки возьмут деньги и ласково поблагодарят меня, как сейчас сделал этот человек.

— Но одно слово, Аврора: этот человек из здешних окрестностей?

— Нет.