— Ну что же тогда?

Аврора убирала ружья.

— Следовательно, вы заключаете, что ваша жена взяла этот пистолет.

Джон жалобно взглянул на своего друга, но серьезная улыбка Тольбота успокоила его.

— Никто другой не имел позволения входить в эту комнату, — отвечал он. — Я держу там мои бумаги и счета, и никто из слуг не смеет входить туда, кроме только когда они убирают комнату.

— Но я полагаю, комната не бывает заперта?

— Разумеется, нет!

— А окна часто остаются открытыми?

— Почти всегда в такую теплую погоду.

— Стало быть, любезный Джон, кому-нибудь очень было возможно войти в эту комнату и без позволения для того, чтобы украсть этот пистолет. Спрашивали вы Аврору, зачем она сама убирала ваши ружья, — прежде она никогда этого не делала?

— О, напротив, очень часто. Я имею привычку оставлять их после того, как вычищу, а моя милая Аврора понимает это дело так же хорошо, как и я. Она часто убирала их за меня.

— Стало быть, нет ничего необыкновенного, что она делала это и в день убийства. Вы спрашивали ее, как долго оставалась она в вашей комнате и помнит ли, что видела этот особенный пистолет между другими?

— Спрашивал ли я ее! — воскликнул Джон, — как мог я спрашивать ее, когда…

— Когда вы были так сумасбродны, что подозревали ее. Нет, мой бедный, старый друг, вы сделали ту же ошибку, какую сделал я в Фельдене. Вы предполагали виновною любимую вами женщину и вы, из трусости, не решались рассмотреть улики, на которых основывались ваши подозрения. Если бы я был довольно благоразумен и вместо того, чтобы слепо расспрашивать эту бедную, смущенную девушку, просто сказал ей, что я подозревал, неопровержимая истина сверкнула бы из ее сердитых глаз и негодование ее показало бы мне, как я низко оскорбил ее. Вы не сделаете той ошибки, какую сделал я, Джон. Вы должны пойти прямо и безбоязненно к жене, которую вы любите, сказать ей о подозрении, затемняющем ее репутацию, и умолять ее помочь вам, насколько она в силах, открыть тайну смерти этого человека. Убийца должен быть найден, Джон, потому что, пока он не будет найден, вы и ваша жена будете жертвами каждого писаки, у которого будет недостаток в параграфе.

— Да, — с горечью отвечал Меллиш — в газетах уже довольно жестко говорилось об этом, и последние дни около нашего дома все бродит какой-то человек, которого я имею сильную охоту приколотить. Должно быть, какой-нибудь стенограф, собирающий сведения.

— Должно быть, так, — задумчиво ответил Тольбот. — Какого рода этот человек?

— Довольно приличной наружности, должно быть, лондонский житель… Постойте! — вдруг воскликнул Джон. — Вот идет к нам человек и, если я не ошибаюсь, это он.

Меллиш был прав. В лесу позволено было ходить каждому, кто предпочитал воспользоваться приятной тенью раскидистых ветвей и гладким ковром дерна, чем уныло шагать по пыльной большой дороге.

Подходивший незнакомец был человек приличной наружности, в черной одежде и не чванившийся своим бельем, потому что его сюртук был застегнут до подбородка. Он поглядел на Тольбота и Джона, когда проходил мимо них — не дерзко, даже не с любопытством, а одним быстрым и проницательным взором, которым, по-видимому, хотел обнять в самых мелочных подробностях наружность обоих джентльменов. Потом, отойдя на несколько шагов, он остановился и задумчиво поглядел на пруд.

— Это самое место, господа, — сказал он откровенно и непринужденно.