— Не продует? — спросил у меня Белкин.

— Всё нормально.

Федотов вернулся на место и сел напротив. Старший лётчик фирмы внимательно вглядывался в моё лицо. Странный взгляд у шефа!

— Васильич, мы разве не договорились на нашей личной встрече по Родину? — спросил Белкин, отложив в сторону документ.

Что-то мне не нравится начало разговора.

— Анатолий Ростиславович, в нашем с вами разговоре я высказал свою позицию. Менять, не намерен.

— Не понимаю вас, — покачал головой Белкин и отклонился назад.

Они так разговаривают, будто меня здесь нет.

— Могу узнать, в чём суть вашего разговора? — спросил я.

— Сергей, не думай, что я тебя в чём-то обвиняю. Нам необходимо знать, была ли возможность избежать пожара на борту, — ответил мне Анатолий Ростиславович.

Выходит, что официально я в аварии не виноват. Федотов с этим согласен. Но генеральный конструктор в моей невиновности сомневается.

Белкин прекрасно знает технические возможности МиГ-29. И он лично давал добро на изменение в программе пилотирования. Он знает все последствия возгорания. Как я должен был его избежать? Нет у меня способностей пророка.

— Так у нас ничего не получится, Анатолий Ростиславович, — недовольным тоном сказал Федотов.

— Васильевич, не начинай. Что нам до причины, указанной в материалах расследования? Мы самолёт потеряли, — попытался его успокоить Белкин.

— А могли бы ещё и лётчика. Я уже не говорю про разрушения на земле, — добавил Александр Васильевич.

Федотов не выглядел добродушным и интеллигентным. Он был на взводе, и всем видом показывал мне, чтобы я не лез в разговор.

— Я у тебя, Сергей, хочу спросить. Ты считаешь, что сделал всё для недопущения аварии? — повернулся ко мне генеральный конструктор.

Так и знал! Он меня обвиняет в аварии! Такими возмущёнными глазами смотрит только прокурор на обвиняемого.

— Предпосылок к отмене полёта не было. Машина работала все дни без нареканий, — ответил я.

— Тогда почему произошла авария? — не успокаивался Белкин.