– Йокель, прыгай! Выбрасывайся немедленно!

– Не стоит. Я попытаюсь вернуться на базу, – задыхаясь, произнес Норц.

В этот момент мы вышли из боя и приготовились прикрывать Йокеля и его подбитый «мессершмитт», который тащился к Киркенесу. До аэродрома оставалось всего несколько минут полета, поэтому существовала вероятность, что Йокель продержится. Я связался с базой и сказал им подготовиться к аварийной посадке.

В 20 километрах юго-восточнее Киркенеса мы услышали хриплый голос:

– Проклятый дым… рули заклинило.

– Йокель, бога ради, что с тобой? – спросил я, предчувствуя худшее. К этому времени его Ме-109 летел слишком низко для прыжка с парашютом.

– Рули полностью отказали.

Я следил, как «мессершмитт» полого снижается к каменистой равнине внизу. Я всерьез испугался.

– Йокель, ты должен выровнять его!

– Триммеры на пределе, все, что я могу, – последовал безнадежный ответ.

Все умолкли. Мы с отчаянием следили, как самолет неотвратимо снижается все ниже.

– Я попытаюсь сесть на брюхо! – крикнул Йокель.

Я затаил дыхание. Внизу не было ни клочка ровной земли. Поверхность дикой тундры была усеяны острыми торчащими скалами и валунами. За несколько секунд до удара мы поняли, что надежды нет. Хотя я понимал неизбежность того, что случится, когда «мессершмитт» налетел на огромный валун и разлетелся на куски, меня словно ударило. Лейтенант Йокель Норц, одержавший 117 побед, погиб на месте.

Когда во второй половине дня мы снова взлетели, я с трудом мог сосредоточиться на происходящем. Я думал только об Йокеле и его ужасном конце. Сбив «аэрокобру», я скомандовал отбой и вернулся на базу, забыв даже показать механикам, что одержал победу. Вечером спасательная команда вернулась с места падения, вместе с телом товарища, которого все мы любили. Сила удара о камень была так велика, что от него мало что осталось. Его похороны стали настоящим притворством. В гроб наложили камней, чтобы получился нормальный вес. Хотя все знали, что Норц был искренним католиком, этот нюанс не был учтен, когда его отпевали в церкви в Парккина. Главной темой речи была обычная трескотня о героизме и тому подобный пафос.

Смерть Йокеля Норца стала для меня колоссальной личной потерей. Уверенный в себе, обладающий большой внутренней силой, Йокель был моим добрым другом. Когда его не стало, из нашего подразделения улетела какая-то искорка. Еще несколько недель никто не радовался победам. Клуб стоял пустым, проигрыватель молчал. Не было обычной болтовни в промежутках между вылетами.

Через день после смерти Йокеля шесть пилотов моей эскадрильи – обер-фельдфебели Гейнц Арнольд и Мартин Виллинг, унтер-офицеры Йозеф Зюске и Генрих Дайбах, я и мой ведомый Волльман – столкнулись с большой группой штурмовиков под прикрытием Яков и «киттихоков». Это произошло уже вечером, и русские снова атаковали гавань Киркенеса. К ночи 17 сентября мы сбили 13 вражеских самолетов, причем четыре Яка стали жертвами моих пушек. Через три дня в том же районе и примерно в то же время мы столкнулись с другой вражеской группой, и я смог записать на свой счет Ил-2 и «аэрокобру».

Наше военное положение в Северной Норвегии быстро ухудшалось. 4 сентября финны прекратили огонь на всех фронтах, а в конце месяца начали военные действия против нас. Вскоре после этого бомбардировщики наших бывших союзников начали налеты на наши позиции. Самым скверным было то, что финны знали о нас буквально все. Они не только знали расположение всех тыловых складов, но и маршруты, по которым снабжение доставлялось на фронт. И существовала серьезная опасность, что они передадут эти сведения русским. Поэтому мы ускорили отвод наших войск из Финляндии, пока Советы готовили крупное вторжение в Северную Норвегию.

По крайней мере, я был избавлен от необходимости видеть трагический конец в Петсамо. Мы снова получили приказ взлететь, и снова русские использовали свою тактику одновременного использования двух групп самолетов. На этот раз мы столкнулись со штурмовиками. Они с ревом проносились над нашим аэродромом, обстреливая его из пушек. Я как раз готовился взлететь, когда пуля попала в крышу кабины и разбила приборную панель. Кровь заструилась по лицу, но я сумел заставить самолет остановиться. Я выпрыгнул наружу и бросился в укрытие. Осколки стекла рассекли мне веки и застряли в носу. Позднее на перевязочном пункте врач сумел извлечь все их, исключая один, который застрял в корне зуба. Он сказал, что мне больше нельзя летать, так как верхняя челюсть может загноиться. Через два или три дня я получил приказ лететь в Бардуфосс к хирургу-стоматологу. Я собрал свои немногие пожитки и на связном Физелер «шторхе» начал долгий перелет. В Бардуфоссе проклятый осколок был извлечен профессором, который ради этого специально прибыл из Осло».