— Вот я и поработаю дополнительным снотворным! Фрост обреченно вздохнул.

— Кстати, — продолжила молодая женщина, — ты успел обдумать следующий ход?

— Понятия не имею, каким он будет. Я шахматист, однако сеансов одновременной игры отродясь не давал. И не играл вслепую. Не способен…

Последние солнечные лучи заиграли на светло-оливковой коже Марины, озарили ее прелестное, словно точеное лицо, отразились в огромных зрачках. Приотворив нежные, пышущие жаром уста, женщина приблизила их к губам наемника.

— Хэнк… Милый…

Грохот раскатился над меркнущим океаном, и дикий вой разнесся ему вослед, заглушая все — и стук дизелей в корабельной утробе, и крики долетавших даже сюда, за десятки миль от побережья, чаек, и, разумеется, частое дыхание Марины.

— Господи помилуй!

В одно мгновение Фрост очутился на ногах.

— Идиот! Идиот! — повторял он себе, мчась во весь опор к ходовому мостику, где стоял капитан корабля, Педро Торрес, по прозвищу “Черныш”.

Тот уже спешил навстречу.

— Радио! — завопил наемник. — Связывайтесь по радио! Пускай доложат обстановку! Pronto, mucho pronto![1]

Из радиорубки понеслись лихорадочное завывание перебираемых частот и резкие статические разряды. На палубу горохом высыпали уже начинавшие было дремать солдаты.

Грянул новый далекий взрыв. Но, по-прежнему, над “Ангелом-Два” не виднелось ни единого огненного языка.

Фрост буквально вырвал микрофон из рук Черныша.

— Что у вас творится, черт возьми?

— Взрывы в машинном отделении! Все горит, но внутри! Кормовой отсек спасти невозможно!

— Скотство! — только и сказал Фрост. — Эй, — обратился он к Педро Торресу, — отсюда включаются корабельные громкоговорители?

— Si, como no![2]

— Нажми нужную кнопку, — велел Фрост. Педро повиновался незамедлительно.

— Внимание! Внимание всем! Говорит Фрост. “Фи, — подумал наемник, — прямо кинодешевка времен второй мировой… Сейчас начну проникновенное обращение к своему героическому экипажу…?”