Перед Кебой она просто хорохорилась. И выздоравливать от душевной боли в ближайшие полвека не собиралась. Можно ли вообще выздороветь после такого удара? Разве можно жить полноценной жизнью после ампутации половины тела, половины души? Все болело, все истекало кровью. И пусть никто не видел эту кровь, она все равно текла, не сворачиваясь. Из сердца, из глаз. Капала ручейком: кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап… Днем и ночью. Дома и на работе. Среди людей и наедине с собою. Кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап… Плакала ли в подушку, улыбалась ли новым коллегам, читала ли Светке сказку на ночь: кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап… И с каждой каплей Марина чувствовала, как медленно, но мучительно-неотвратимо покидают ее жизненные силы. С каждой каплей ей казалось, что эта – предпоследняя, вот вытечет еще одна, самая крошечная, самая последняя капелька, и все: умрет Маринка, а вместе с нею умрут ее страдания. Но капли никак не прекращались. Опустошали душу до бесконечности, но не заканчивались. Кап, кап, кап. Кап. Кап.

И ведь знала, что рано или поздно это произойдет. Если он изменил Ольге с Мариной – точно так же сможет изменить Марине. С Ольгой, или еще с кем-то. Кеба – переходный вымпел. Она всегда это знала.

Знала. Но надеялась на чудо. Он ведь казался таким искренним. Обожал ее веснушки. Говорил, что без всего сумеет прожить, а без Маринкиных веснушек умрет.

Не умер.

И все-таки знала. Даже готовилась к этому дню. Настраивала себя, что есть жизнь и после измены. А это все равно оказалось так больно.

Ни на день за шесть лет счастья Марина не забывала о существовании Ольги. Знала – придет Оленька за своим добром, обязательно придет. Знала, что счастье свое приобрела нелегально, преступно. Что за нарушение закона придется отвечать.

Вот и пришла расплата. Марина готовилась к этому, настраивала себя: «Ну и пусть Ольга вернется! Да, будет больно, но у меня останется этот восхитительный день! Еще один день, и еще один. Может, счастливого «завтра» уже не будет, но у меня есть мое счастливое «сегодня!»

Теперь у нее осталось только счастливое «вчера». А впереди – бездна серых, тягучих, как сироп, и безвкусных, как сырой яичный белок, будней. И невозможно в этой бездне жить, ходить, дышать, тонуть. Можно только барахтаться в мерзкой слизи, захлебываться гадостью и отвращением, и снова барахтаться и отплевываться, отплевываться, отплевываться до судного дня. И вот там, на высшем суде, она ответит за свое преступление. За то, что предала подругу, разбила два любящих сердца – ведь знала, что любит Кеба Ольгу. Знала, что на Маринке женился сугубо назло неверной невесте. Ведь ни разу ни перед свадьбой, ни после нее, не сказал «люблю». Веснушкам в любви признавался, а Марине ни разу. Значит, не любит. Любил бы – не позволил бы Конаковой разбить их семью.

И на очередное «Прости» Марина по-прежнему отвечала: «Ты умер, Кеба. Я смогу без тебя. И ты без меня тоже сможешь».

Три месяца испытательного срока тянулись, как тридцать три года.

Ее оставили в журнале. И ничего не изменилось: нудно потекли очередные тридцать три года. Тоскливых, затянутых. Одиноких.

Но жизнь берет свое. Марину пригласили на свидание.

Впрочем, свиданием это нельзя было назвать. Смешно, но полноценных свиданий в ее жизни до сих пор не было. С Чернышевым – эпистолярный роман. С Арнольдиком и Кебой все произошло не так, как у нормальных людей. Вместо свиданий – одна сплошная постель. Но больше этого не будет. Больше она не прыгнет в койку к первому встречному!

Саша Русниченко, новый редактор – пташка в их коллективе новая, малоизученная. Никто из сотрудников не знал о нем абсолютно ничего, кроме того, что пришел он к ним из «Вечерних известий». Дамы отметили его смазливую мордашку: улыбались ему приклеенными улыбками, одна шире другой. Будто лошади на базаре, демонстрировали шикарные искусственные зубки. Однако новенькому почему-то приглянулась Марина.

После родов она так и не смогла вернуться к прежнему весу, о чем ужасно переживала. Пять лишних килограммов доставляли ей столько хлопот, что она без конца изнуряла себя дурными диетами, однако результата ее мучения не приносили. Даже нынешние ее душевные страдания и хроническое отсутствие аппетита никоим образом не сказались на фигуре: видимо, организм посчитал этот вес оптимальным для себя и категорически отказывался реагировать на стрессы.

На самом деле эти лишние килограммы лишь придали ей шарма и очарования. Оказывается, не всем к лицу чрезмерная худоба. В юности она была худой, но при этом бесцветной, незапоминающейся. Теперь же черты лица скруглились, стали мягкими и нежными, и, словно фото в химическом реактиве, проявилась истинная Маринкина красота. Она наконец-то перестала быть серой безликой мышью, о чем мечтала всю жизнь, но сама этого не понимала.

На новичка она даже не взглянула ни разу. То ли из-за мнимой полноты, то ли… Нет. Будь она худой, словно швабра, все равно ни на кого смотреть бы не стала: Кебы в ее жизни уже не будет, а никто другой ей даром не нужен.

По долгу службы Русниченко должен был отслеживать события в шоу-бизнесе. На очередную презентацию очередного альбома очередной звезды он пригласил смутившуюся Марину.

Прессе были отданы два отнюдь не лучших столика. От остальных их отличало разве что неудачное расположение. Зато с сервировкой все было в полном порядке – устроители постарались на славу.

Впрочем, Марина вряд ли расстроилась бы, будь даже стол сервирован единственной бутылкой минералки и стопкой пластиковых стаканчиков. Впервые в жизни ей довелось попасть в такое общество. Раньше ее окружали сплошь Генкины друзья и коллеги, которых интересовала только грубая физическая сила. Тут же едва успевала вертеть головой: надо же, и эта здесь, и та, и тот, и даже вон тот?!