– Отчего же, – сказал он. – Разговор как разговор.

– Эта речь не публиковалась. Ни у вас, ни у нас. Секретная речь. Смешно. Как речь может быть секретной, если она произнесена перед двумя тысячами кадетов и сотней генералов? Изложение этой речи лежало на столе у Тельмана тем же вечером. А через два дня он уже встречался в Женеве с Черчиллем и представителем Рузвельта, забыл фамилию. И заодно с послами Аргентины и Мексики. Он решил создать Большой Атлантический Союз.

– Дофин, – спросил Джузеппе. – Ты патриот?

– Ни капельки, – сказал я. – Хотя, конечно, это сложный вопрос. Я немец. Хотя по паспорту я австриец. Но я считаю, что нет никаких австрийцев, есть единый немецкий народ. Я патриот своего народа. Своей культуры. Своей земли. Но мой патриотизм никак не относится к товарищу Тельману и другим товарищам.

Я слегка понизил голос, потому что в кафе никого, кроме нас, не было, а официант все время ходил из угла в угол – то стол протрет, то скатерть встряхнет и заново расстелет.

– Что ж ты тогда в таком восторге от Тельмана? – спросил Джузеппе.

– Я? В восторге? – удивился я.

Хотя да, он прав, я как-то слишком увлекся. Должно быть, любая власть обаятельна, даже когда ее ненавидишь; наверное, когда ненавидишь, она еще обаятельнее.

– Считай, что я рассказываю исторический анекдот, – сказал я. – Но самый главный анекдот начался потом. Рузвельт, видишь ли, очень прислушивался к мнению американского конгресса; демократия, страшное дело. Американский конгресс, как ты помнишь, не признавал аннексии Польши, Литвы, Латвии и Эстонии. То есть не признавал Пражских соглашений, по которым эти страны отходили к России. Или, как тогда выражались, были возвращены России. Было принято говорить так. Разве не помнишь?

– Не помню, – сказал Джузеппе.

– Но это действительно так! – сказал я.

– Верю, верю, – сказал он.

– Послушай, – и я в первый, наверное, раз за весь разговор – а может, вообще в первый раз за все время – положил ладонь на его руку и погладил его пальцы. – Послушай, Джузеппе, я вижу, что тебе это неприятно слушать. Хватит, а? Ну, что за разговор двух ветеранов, честное слово, как в политической передаче по радио для юных историков войны…

– Говори, – сказал он. – Говори, пожалуйста. Тем более что я на самом деле ничего этого не знаю. Почти ничего. Все это летело мимо меня. Почти не задевая. Я молился Богу, выслушивал исповедующихся и немного занимался монастырскими и епархиальными делами… Рассказывай, мне интересно.

– Хорошо, – сказал я, не убирая руку. – Итак. Конечно, Тельман заявил, что договор с Россией будет соблюдаться. Но! Американцы, я же говорю. Рузвельт все время зудел о независимости Польши и малых балтийских стран. Которые уже два года как отданы России. Понятно?

– Не очень, – сказал Джузеппе.

– А вот то-то и оно, – сказал я. – Допустим, Набоков в самом деле готовился к войне. Но Тельман его спровоцировал, я это готов признать.

– Зачем? – спросил он.

– Зачем спровоцировал? Трудно сказать.

– Да нет, – сказал он. – Зачем ты готов это признать? Ты, наверное, хотел мне приятное сделать?