– Ну следов насильственной смерти нет, у этого только ссадины незначительные, – сказал Леха, сидя на корточках.

– Вот-вот, – ответил Иваныч, нахмурившись, – идем, осмотрим все получше.

Пока было непонятно, от чего погибли люди, была еда, даже не доеденная, в кастрюле на маленьком подобии камбуза в рубке, расходные баки были с пресной водой и еще были емкости с водой на борту, у рубки лежали рыбацкие снасти, в трюме были какие-то консервы. Вообще непонятно… Ну кончилась солярка, но они, судя по всему, в открытом океане шли под парусом. Интересно, самодельная мачта завалилась, когда они были уже мертвы? Хотя какая теперь разница?

– Иваныч, ничего не понимаю. Отравились они все чем-то, что ли?

– Кстати! – сказал Иваныч и направился опять обследовать камбуз, громыхая там посудой.

Я тоже поднялся к рубке. Иваныч вышел на верхнюю палубу с большой алюминиевой кастрюлей, ковыряя длинным кухонным ножом останки однородной засохшей массы, в которой просматривались крупные рыбные кости и пара рыбьих же голов.

– Знаешь, Серый, у японцев есть пословица – «Хочешь съесть фугу, пиши завещание».

– Серьезно что ли? В ухе фугу?

– Да тут уха из фугу, – ответил Иваныч и показал кусок сначала одной большой головы, а потом фрагмент поменьше, с характерными долотообразными зубами для «рыбы-собаки», как ее называют в Приморье.

– Ах-ре-неть… – протянул я.

К нам поднялся доктор и сказал:

– Думаю, пару месяцев они уже мертвы… ну если учитывать погоду, то может чуть меньше.

– Ясно, – ответил Иваныч, – они все ухой отравились.

– В смысле несвежей рыбой?

– Они уху приготовили, наелись, уха из фугу.

– Это которая ядовитая?

– Да.

Доктор вздохнул, покачал головой и пошел обратно. Три человека уже заканчивали с братской могилой, и мы с Иванычем тоже вышли на берег.

– Одно из двух, или они все действительно были не в курсе, что за рыбу они приготовили, либо это было массовое самоубийство, – сказал я.

– Не знаю, Серый… не знаю, теперь это уже не важно.