Под неторопливый цокот лошадиных копыт, монахи покинули двор замка. Перешли ров по узкому мостику, и вышли на дорогу, которая вела из Гнезно к Висле и дальше, вдоль реки — к сырому морскому побережью.

Через час быстрой ходьбы епископ согрелся. Несмотря на высокий сан, Адальберт был не ещё не стар, да и лишний вес не тяготил епископа. Адальберт, как и его брат, привыкли к монашескому житью. Бенедикт молча вёл под уздцы лошадь, которая тоже оказалась довольно выносливой животиной.

— Насколько хорошо ты знаешь эти места? — спросил Адальберт, догнав Бенедикта.

— Не очень хорошо, — ответил монах. — В молодости я был рыбаком, но жил далеко к западу отсюда.

— Можешь называть меня братом Адальбертом, — сказал епископ. — Перед Богом все равны, а тем более — в пути. Расскажи — как ты стал монахом?

— Очень просто, — пожав плечами, ответил Бенедикт. — Я родом из небольшой рыбацкой деревушки под Щецином. Польские войска напали на нашу деревню. Многих убили, кое-кому удалось спастись. Меня тяжело ранили — пробили стрелой руку и полоснули саблей по спине. Хорошо, что лезвие прошло вскользь по рёбрам. Я бы умер от потери крови, но на моё счастье меня выходил монах, который пришёл вместе с войском. Он был из монастыря в Гнезно. Перевёз меня на монастырский двор, крестил. Братья ухаживали за мной, пока я не поправился. Выздоровев, я остался при монастыре, чтобы работой отблагодарить братьев за спасение. Да так и прижился. Меня обучили латыни, одно время даже книги переписывал.

— Хорошая история, — выслушав, кивнул епископ. — Разными путями приходят люди к служению Христу. Давно это было?

— Двадцать лет тому назад, — ответил Бенедикт.

— А что ты скажешь о пути, который предстоит нам?

Бенедикт снова пожал плечами.

— Городов нам больше не встретится. Только деревушки, в основном — вдоль реки. Если повезёт — найдём ночлег в крестьянских домах. Сожалею, что Вашему преосвященству приходится путешествовать в таких условиях.

Адальберт только усмехнулся, вспомнив степи восточной Венгрии. Там люди жили в войлочных юртах, которые легко разбирать и перевозить на новое место. А питались лошадиным молоком и сырым мясом.

Ох, как туго тогда пришлось Адальберту. Если бы не медный котелок, и не мешок ячменя, который они захватили в дорогу — не выжил бы епископ на одном кислом молоке. А с ячменной кашей и божьей помощью — не только выжил, но и склонил кочевников к христианству.

— Ничего, — ответил Адальберт Бенедикту. — И в крестьянском доме есть место теплу и богу.

Вдоль дороги тянулись кое-как распаханные поля, которые перемежались редкими перелесками. Ближе к вечеру на одном из полей монахи увидели странную картину.

Две женщины — старая и молодая — впряглись в деревянный плуг и тащили его, изо всех сил упираясь босыми ногами в тяжёлую сырую землю. За ручками плуга шли двое подростков. Изо всех сил наваливаясь на рукояти, они старались не дать суковатому лемеху выскочить из борозды. Получалось у подростков плохо — даже вдвоём они не дотягивали до веса взрослого мужчины.

Увидев монахов, женщины бросили плуг и упали на колени. Утирая пот со лба, Адальберт благословил женщин и стал расспрашивать. Оказалось, что их мужики сгинули на последней междоусобной войне, которую князь Болеслав вёл против своей мачехи и сводных братьев. Лошади пропали там же, а сеять надо, иначе ребятишки помрут с голоду. Вот женщины и впряглись в плуг.

— Зерно-то у вас есть? — спросил Адальберт.

Оказалось, что зерно есть. Хватит и на посев, и прокормиться до нового урожая, особенно если мешать ячмень с толчёной сосновой корой.

— Бог милостив, — сказал Адальберт и, взглянув, на темнеющее небо, решил остановиться на ночлег у этих женщин. По крайней мере, с их стороны можно было не опасаться нападения.