— Все не так просто.
— Я не выйду из дома, Тони. Немедленно прекратите всякую рекламу. Остановите все, а я буду звонить редакторам этих газет и признавать свои ошибки.
— Рон, перестань.
— Я здесь босс, Тони, и это моя кампания.
— Да, и ты выиграл эти выборы. Не порть все, когда осталось всего девять дней.
— Ты знал, что Даррелл Сакетт мертв?
— Ну, на самом деле…
— Отвечай на вопрос, Тони. Ты знал, что он мертв?
— Не уверен.
— Ты уволен, Тони. Ты уволен, а я выхожу из игры.
— Не горячись, Рон. Успокойся.
— Ты уволен!
— Я приеду через час.
— Давай, Тони. Ты приедешь сюда как можно быстрее, а до тех пор ты уволен.
— Я уже выхожу. Не делай ничего, пока я не доберусь туда.
— Я прямо сейчас буду звонить редакторам.
— Не делай этого, Рон. Пожалуйста. Подожди до моего приезда.
У юристов было мало времени на чтение газет с утра в субботу. К восьми часам они уже собирались в отеле для мероприятия, которое должно было стать для них самым важным событием. Пока Джаред Кертин не дал понять, сколько у него осталось времени на переговоры перед отъездом в Атланту, но все полагали, что первый раунд закончится в воскресенье днем. За исключением требования на 30 миллионов, выдвинутого Стерлингом Бинцем накануне вечером, о деньгах речи не заходило. В воскресенье все должно было измениться. Уэс и Мэри-Грейс твердо решили покинуть стол переговоров лишь после того, как узнают хотя бы приблизительно, на сколько можно рассчитывать по делам первого и второго класса.
В 8.30 все юристы истцов были на месте, большинство из них разбились на группки и вели серьезные разговоры, и все без исключения игнорировали Стерлинга Бинца, который, в свою очередь, игнорировал их. Его окружение не менялось. Он и словом не обмолвился с другим юристом из Мельбурн-Бич, тоже представлявшим коллективный иск. Судья Розенталь прибыл в 8.45 и объявил об отсутствии всех представителей стороны защиты. Юристы-судебники тоже наконец обратили на это внимание. Напротив не сидело ни одного человека. Уэс набрал номер мобильного Джареда Кертина, но услышал лишь автоответчик.
— Мы ведь договорились на девять часов? — спросил Розенталь за пять минут до наступления этого времени. Все единогласно сошлись на том, что в девять часов должно произойти чудо. Они подождали еще, только теперь время тянулось намного медленнее.