Да никто меня не прижимает, смеётся Билл. У меня один руководитель – здравый смысл, которым, правда, управляет банк, потому что банк даёт мне кредиты и проценты определяет. Проценты скачут. Вот и думай, что выгоднее сегодня – тратить деньги или хранить, покупать новую технику, строить новый дом или латать старьё. Всё тут ясно – на ремонт денег у банка попросишь – заплатишь 100 процентов за кредит. В новое будешь вкладывать – ничего!

А в остальном все вопросы решают Билл и его семья, руководствуясь логикой ведения хозяйства. Задумал, к примеру, Билл ещё один дом построить: два сына на ферме – два дома. Однако, посоветовавшись всей семьёй, решили: сначала отстойник, потом дом. Никому в голову не пришло два фундамента сразу закладывать. Билл – гибкий хозяин и основательный. Он умеет быстро перестраиваться, приспосабливаться к рынку, к спросу, к конъюнктуре. Он знает цену труду и деньгам. Но я бы не сказал, что живут они скромно. Взять, к примеру, их двухэтажный дом на четверых. Комфорта больше, чем в лондонской квартире. На кухне огромная газовая плита, посудомоечная и стиральная машины, дубовый стол в восемь квадратных метров. Ступенькой ниже обеденная комната с камином, телевизором, музыкальным агрегатом. На противоположной стороне каминный зал с креслами и диваном, с хорошим баром. О спиртном в будние дни и не помышляют. И, наконец, гордость фермерской семьи – длиннющий обеденный стол для гостей. Билл привёз его из Лондона. И пока я жил на ферме, мы, включая другую семью, гостившую тут, по вечерам за этим столом ужинали все вместе. Меню? Типично английское. Ростбиф с картофелем, пирог с яблоками, мороженое, чай, кофе. Затем пересаживались поближе к бару. И так все семь дней. Впрочем, допоздна оставались отвечать на мои вопросы лишь Билл и Барбара. Сыновья уходили сразу после ужина. Они ложились спать рано, так как вставали с рассветом. А мы втроём, да, прикладывались к рюмкам.

Тут мне пришлось привыкать к английской традиции – сначала ужин, потом выпивка. За рюмкой-другой обсуждали фермерскую жизнь. Я пытался понять, как семья Билла решилась бросить размеренную лондонскую жизнь и перебраться сюда, в Девон, добровольно, обрекая себя на тяжёлый фермерский труд. Кстати, мозолей на руках я так и не увидел ни у Билла, ни у его жены, ни у сыновей. Работают в перчатках – вот и вся разгадка.

Мне очень хотелось понять, почему городская семья занялась фермерским хозяйством. Ведь молочное животноводство в Англии – дело исключительно рискованное. И закупочные цены на продукцию (молоко, в частности) гарантированными и стабильными назвать нельзя. В минувшую осень, например, молоко пришлось сбивать на сливки. Самим есть и другим дарить. Ну, про кризисы перепроизводства я достаточно был наслышан в советские времена. А вот про то, как кризисы преодолеваются, про молочные квоты и игры с процентными ставками – про всё это я ничего не знал и постигал на примере английской фермерской семьи.

– Билл тридцать с лишним лет проработал в одном из лондонских госпиталей, – рассказывает Барбара. – Руководил лабораторией медицинского оборудования. Имел в Лондоне свой дом, автомобиль. Получил хорошую пенсию и… свободное время в придачу. Тогда мы и решили присмотреть в Девоне недорогую старую постройку с участком земли, чтобы можно было поставить «караван» на колёсах. Приехали сюда к другу-фермеру всей семьёй погостить. Младшему сыну тогда было 16, среднему- 17, а старшему – 18. В Лондоне всегда в доме держали кошек, собак – одним словом, животных любили. Билл у нас мастер на все руки. Понравилось нам здесь, в Девоне и вместе с другом-фермером прикинули и решили: можно попробовать вложить деньги в молочное животноводство.

Двое из сыновей в Лондон уже не вернулись, остались в Девоне, нанявшись работниками на ферму. С полгода проработали, пошли экзамены сдавать. Чтобы хозяин зарплату прибавил, надо было ему свидетельство о квалификации показать. Сыновья осваивали основы разведения и формирования стада, практику доения коров, выращивания бычков на продажу. Они изучили на практике устройство доильных аппаратов, научились их ремонтировать, чистить. Затем сдали экзамены на вождение тракторов с полным набором техники к ним, включая прицепную. Вернувшиеся в Лондон члены семьи тоже даром времени не теряли. Младший сын закончил учёбу и стал специалистом по ремонту агротехники. Билл ходил на лекции по молочному животноводству, а Барбара осваивала бухгалтерию. А когда подвернулась эта ферма с полуразрушенным домом – семья окончательно перебралась в Девон. Дом в Лондоне продали. Завели стадо, вначале небольшое, два десятка кур. Работали день и ночь. Оборудовали металлоремонтную мастерскую. Дом, по существу, построили заново, добавили второй этаж…

Я насчитал семь комнат с двумя ванными и туалетами. Окно комнаты, в которой я поселился, выходило на хозяйственный двор. Я мог бы выбрать себе другую комнату на противоположной стороне дома, где открывается вид на газон с деревьями, небольшой пруд и дальше на зеленеющие поля. Но целью моей поездки было желание разобраться в особенностях фермерской жизни. И моя комната в этом смысле была прекрасным наблюдательным пунктом. Я просыпался с первыми петухами. К рассвету с ближних полей стадо в 80 голов следовало через двор на утреннюю дойку. За коровами следовал и пригонял их один из братьев. С доением всех 80 коров справлялся один человек. Барбара в это время уже кормила кур, а затем спешила к телятнику – ухаживать за новорожденными телятами её обязанность. В телятнике светло, сухо, тепло, пахнет душистым сеном. А молоко уже автоматически перегоняется через фильтр в цистерну. Ровно в 8 часов во двор въезжает молоковоз с надписью «Свежее молоко с британских ферм». Шофёр выпрыгивает из кабины, натягивает перчатки… Всё стерильно. Операция отработана до автоматизма. Полторы тонны молока вмиг перекачиваются в молоковоз. Водитель оставляет квитанцию, на которой уже автоматически отпечаталась дата и количество принятого молока. Ровно через пять минут молоковоз покидает фермерский двор. И так все семь дней, в одно и то же время. Ни минутой позже, ни минутой раньше. По этому молоковозу я сверял часы.

Тем временем Билл возится на кухне – готовит традиционный английский завтрак. В 8.30 семья и гости за столом – тем, что рядом с кухней. Перед каждым на горячей тарелке кусок постного бекона, поджаренный хлебец, а на нём яичница. Чай, кофе, джем, масло. Барбара приходит чуть позже, она – вегетарианка. Её завтрак состоит из банана и чего-нибудь из овощей.

После завтрака братья отправляются на стройку. А Билл садится к телефону. В то утро он выяснял, у какой компании бензин дешевле. Пусть хоть на пенс за литр. Но если Билл заказывал 1000 литров – это десять фунтов экономии. Зачем же переплачивать? Заказав бензин, Билл тоже спешит на стройку. Я последовал за ним. И увидел наконец как работает этот «белоручка». В перчатках, наравне с сыновьями он поднимал блоки весом в 20 кг. Кладкой руководил Майк. Кит подавал раствор. Я же лишь клал раствор мастерком, который мне выдали, и замазывал щели. На большее не сгодился. Рядом бетономешалка, блоки к месту кладки подаются краном. Но без применения физического труда, естественно, не обойтись. На стройке идеальный порядок. Цемент в бумажных мешках. Блоки лежат штабелями. Ничего просто так не валяется. Кончился песок, Билл позвонил, и едва ли не мгновенно машина песка была доставлена прямо на стройку. Мужчины работают с перерывом на обед дотемна…

Всем на ферме руководит Билл. К сыновьям относится с уважением. Всякая просьба начинается с «пожалуйста». В этой семье вообще трудно представить себе ссоры, крики, недовольство. Работу закончили – мастерки, лопаты почистили – и в воду. Рабочий инструмент берегут… На стройке вдруг вышла из строя бетономешалка. В семь утра приехал со своей мастерской на колёсах Крис. Исправил не только бетономешалку, но и поменял рессору на тележке. За обедом я спросил Криса: «А ничего, что на работу к себе опоздал?» «Ничего страшного, – с улыбкой отвечает, – я предупредил, что задержусь на отцовской ферме». А братья добавили: когда отец зовёт на помощь, все прочие дела автоматически откладываются.

Периодически Билл находит пару часов, чтобы поездить по окрестным девонским городкам. Поначалу я думал – ради меня. Оказалось, не только. У Билла везде находилось дело. В пути я как-то спросил Билла, смогут ли сыновья обходиться без него. «Вполне, – ответил Билл. – Мы с Барбарой как-то уезжали на месяц. Кое-чего ребята не успевали, но надои не уменьшились. Ну, а если захотят отделиться, я препятствовать не буду. Но они и сами понимают, что к тому, чего мы вместе добились за десять лет, соседи шли все 25. Ферма растёт. Стоимость её уже увеличилась раз в десять. Вот и второй дом задумали строить, чтобы вместе жила семья, когда я отойду от дел. Возраст как-никак – мне уже за 60…»

Мы заезжали на ярмарки, на аукционы, на распродажи. Тут вся информация о ценах, о рыночных курсах на живность. Тут Билл приглядывается, куда и когда лучше везти на продажу своих бычков, чтобы продать повыгодней и наверняка. Он знает, как идут дела у соседей, ну и соседи к нему приглядываются. В один из дней в такую поездку с нами отправилась и Барбара. Покупки она делала в высшей степени рациональные. Билл пояснил мне: всё, что удаётся заработать на ферме, всё в неё же и вкладывается. Живут на пенсию Билла. Сыновья первое время даже зарплату не брали.

Финансовые вопросы решаются всей семьёй. Любой документ, счёт, раньше чем отправить в банк, вместе с сыновьями проверяют, пересчитывают. А раз в девять месяцев приглашают на ферму консультанта. Долги? Они, конечно, есть. Но погасить их фермер Билл может в любое время. Страхуют и землю, и постройки, и собственные жизни.

И всё же в последний день, когда я уезжал, у меня мелькнула мысль: а может, и жалеют эти городские жители, что покинули столицу? Нет, не похоже, чтобы они чувствовали себя заброшенными. Каждое утро к ним на ферму заезжает почтовый автомобиль – доставляет газеты, журналы, письма, забирает почту. Ребята имеют свободные вечера и считают, что нашли своё дело. Им явно нравится эта деревенская жизнь. Назвать её жизнь в провинции – язык не поворачивается.

Раздел 2. Россия глазами скептика-британца

Предисловие

Признаюсь, сказки почти не коснулись моего детства, пришедшегося на середину 40-х послевоенных годов прошлого столетия. Жизнь мне казалась страшнее, и сказки читать я решительно отказывался. Так что могу сказать, метафорически про «Колобок», который от дедушки и бабушки ушёл, я впервые услышал, сидя в Лондоне, когда народный избранник президент Путин рассказывал по прямой линии-2021 о том, как формировались его литературные и музыкальные вкусы. Путин предъявил согражданам список повлиявших на него произведений: «Война и мир» Толстого, первый концерт Чайковского для фортепиано, да ещё с оркестром, а в конце упомянул любимую сказку «Колобок…» По замыслу, он отдал дань народному жанру искусства. Но тут советники, похоже, не подсказали российскому президенту, что едва ли не «Колобок» породил противоречивое, парадоксальное в русском сознании: «И дома съедят, и в пути пропадёшь». Иначе бы он не стал такой безысходностью поражать воображение миллионов телезрителей. Но этот просчёт, думаю, мало кто заметил. Со времён СССР граждан развлекают байками про то, что Ленин плакал при звуках «Аппассионаты» Бетховена, Сталин перед смертью слушал запись фортепианного концерта номер 23 Моцарта… А теперь вот президент Путин – любит не только Чайковского, а и сказку «Колобок», чем он ещё ближе к народу…

Но то о вождях. А что пишут о людях искусства и что думают о России на Западе? Один из авторов «Сноба» Игорь Попов утверждал, что «нет ничего прекрасней и приятнее писать о настоящих больших и умнейших представителях своего времени, литераторах. И главное, истинных патриотах, всегда придерживавшихся умеренных взглядов». Возразить тут нечего. Возражение вызывает другое его суждение, будто «западный мир издревле как бы обязан нас ненавидеть. Само начало русской цивилизации внушает Европе отвращение, не менее: ни феодализма, ни папской иерархии, ни религиозных войн, ни инквизиции, ни крестовых походов, ни даже рыцарства!.. что в сотый раз, при необходимости, Россия встаёт, идёт и заботится о национальной реставрации, национальном возрождении ближайших соседей. Одномоментно уважая Запад со всеми его «крайними последствиями», увлечениями, силой и слабостями. Прося взамен лишь одного: научиться уважать нас в нашем пространстве и многовековом единении. Пусть непростом, конфликтном, «в знойной крови»».

Сомневаюсь, что, скажем, Англия испытывает такие сильные чувства к какой-либо стране вообще. Навряд ли она так ненавидит и не уважает Россию. И уж точно, не видит в России заботливого соседа, опекающего западные ценности. Всё проще. Великобритания сожалеет о происходящем в России и сочувствует русским. Ну об этом ещё скажу. А сейчас о том, что мы, русские, думаем о Западе. В частности, об Англии. Не упуская из виду главное из моих впечатлений и выводов: гротеск, абсурд в повседневной жизни, привычках, традициях самих англичан – всё оборачивается у них в скепсис.

К примеру, в сравнении с Россией, где разрыв между провинцией и столицей всегда был и остаётся чудовищным, в Англии иначе – жизнь англичан там и там отличается мало. Скажем, твидовый пиджак висит в прихожей годами: в столичном доме для выхода в сад, в загородном, провинциальном – для прогулок, охоты, рыбалки, верховой езды. Твид тем лучше, чем он старее. Следы скепсиса англичан легко отыскать в повседневной одежде, моде, но особенно в еде. Меню на завтрак – овсяные хлопья, мюсли, молоко, пара жареных сосисок, опять же жареный бекон с хрустящей корочкой, яйца всмятку, два-три помидора; разговоры за кружкой пива в пабах с чипсами или солёными орешками, без особых эмоций, чаще о погоде – одни и те же как в городах, так и в провинции. Клубы же – это столичная затея. Клуб в Лондоне – прежде всего, следствие скепсиса англичан, если речь о мужских клубах. Не сексизма, а именно скептического отношения к женщине и её месте в общественной жизни. Но вот недавно прочитал у саксофониста Алексея Козлова: «В Англии в 17 веке в лондонской таверне «Дьявол» небольшая группа поэтов и писателей основала литературный кружок, которому было суждено стать первым английским клубом. В последующие века джентльменские клубы стали такой же узнаваемой чертой английского образа жизни, как крикет и охота на лис, и сделались объектом подражания во многих странах. Глубоко индивидуалистическая идея западного клуба была, естественно, чужда советской идеологии. Поэтому всяческое употребление самого слова «клуб» с малейшим намеком на любой вид элитарности или обособленности вызывало в советской стране отрицательную реакцию…»