228

Этот короткий пассаж напоминает о Пастернаке. Кроме отсылки к «Поверх барьеров», в «Одном дне с Пастернаком» звучит тот же вопрос о необходимости пробовать что-то новое для оживления творчества, и Синявский дает на него ответ – «писать ногой» [Синявский 1980: 134–135]. Эта же мысль всплывает в «Кошкином доме».

229

М. И. Цветаева в своем очерке «Пушкин и Пугачев» пишет, что Гриневу следовало бы жениться на Пугачеве, а не на Маше, «которая [только и] падает в обморок» [Цветаева 1997, 5: 178, 189].

230

Как при этом держать рисунок и под каким углом на него смотреть, до конца не ясно, и опрошенные нами россияне не дали однозначного ответа.

231

Об этом он говорит и в «Русской интеллигенции»: «Смысл жизни также был утерян <…> Теперь мы выпали из этого логичного советского космоса в хаос и не имеем ни малейшего представления, во что теперь верить. Жизни нескольких поколений потеряны. Похоже, они жили и страдали напрасно. В конце концов, трудно поверить в рассвет капитализма, особенно такого дикого и ужасного капитализма, который пахнет преступным беззаконием» [Siniavskii 1997: 17].

232

У Синявского, когда он жил в Париже, действительно были пудель по имени Матильда и кот Каспар Хаузер.

233

В начале своей карьеры даже среди друзей Синявский, казалось, принадлежал к другому виду: «Сначала мне казалось, что Синявский пришел из какой-то другой жизни» [Нудельман 1986: 138].

234

Кроме того, что «Иноземцев» значит «иностранец», его имя и отчество звучат для русского уха по-иностранному (и по-гоголевски): Валерий / Валериан, Валерьянович / Густавович. Да, впрочем, и собственное отчество Синявского, Донатович, звучит не особенно по-русски. Связь «иностранного» и «демонического» есть и в булгаковском Воланде.

235

А. В. Воронель здесь вспоминает свою первую встречу с Синявским в 1955 году, когда тот впервые начал отправлять свои работы за границу как Абрам Терц. Спор начался с того, что Синявский спросил группу друзей: «Что хуже – убивать или воровать?» [Нудельман 1986: 135].

236

Н. В. Воронель замечает, что Синявский «всегда должен был быть другим, это было его главной характеристикой. Вот почему он стал Абрамом Терцем. Все шли в одну сторону, поэтому он встал и пошел в другую!» [Нудельман 1986: 158]. Если учесть некоторое предубеждение Воронель против Синявского, мысль о том, что он намеренно решил отклониться от общего пути, звучит правдоподобно, и подтверждает идею о принятии риска как естественной склонности и продуманности его этического и творческого выбора. См. также: [Sandler 1992: 305], где она рассматривает инаковость Синявского в контексте шума вокруг «Прогулок с Пушкиным»: «Ему слегка неуютно оттого, что он отличается; вместо этого он склонен видеть себя во всем, что кажется другим».

237