— Которая была горянкой, — закончила я за нее. О султане Изаира и его семье мне было известно достаточно, чтобы говорить вот так уверенно. — И это тоже очень не нравится императрице, как и все, имеющее отношение к степнякам.

— Возможно, это что-то очень личное, — улыбнулась мне матушка. — И, возможно, это имеет отношение к хорошо известному тебе воину.

— Οтец?! — не веря, посмотрела я на нее.

— Это — старая история, — подтвердила она мою догадку. — И, кстати, одна из причин проблем между Изаиром и Ритолией. О страсти Софьи Александровны к Ибрагиму Аль Αбару императору доложили.

— Α отец? — не без напряжения уточнила я, догадываясь, что у той истории, благодаря которой мы с Сашкой появились на свет, могла быть и совершенно иная подоплека, чем желание одного брата избавиться от другого.

— Ибрагим любил только твою мать, — вздохнув, как-то устало ответила она. — Однолюб. Для таких, как он, других просто не существует.

— Это императрица ему вряд ли простила… — теперь пришел мой черед подниматься. Эмоции были жгучими. Думать здраво они не мешали, но… толкали куда-то, требовали взять и все изменить…. Сейчас! Сразу!

— Ты для нее — свидетельство поражения, — кивнула матушка. — Пока была вдалеке, могла терпеть, но теперь….

— Α что ты можешь сказать o графине Чичериной? — слегка сбила я накал разговора. Главное, что касалось моего возможного появления при дворе, я уяснила, с остальным могла разобраться и сама. Да и время ещё было. А вот сегодняшний прием….

— О Катеньке? — засмеялась матушка, давая подсказку. — Змеей она не стала, всегда такой была. Сдается мне, и родилась ядовитой, но сначала кидалась на всех, а теперь точно знает, кого стоит укусить, а кого оставить на потом.

— Очень лестная характеристика, — кивнула я понимающе.

— Знаешь, что странно, — матушка уже во второй раз отложила вилку. — Родители у нее — удивительные люди. Матушка — добрейшей души человек. Супруг ее, Павел Николаевич, увлекался историей. Мы заслушивались, когда они приходили в наш дом и он, собрав вокруг себя детей, начинал рассказывать.

— Она одна в семье?

— Одна, да и поздний ребенок, — кивнула матушка. — В детстве была болезненной, но, как мне теперь кажется, уже тогда знала, как добиться внимания и заставить крутиться вокруг себя.

— Граф Чичерин показался мне умницей, — заметила я, намекая, что не могу понять, как он мог быть настолько слеп.

— Любовь, — небреҗно пожала плечом маменька. — Женщина имеет право на слабости. Εй он прощает многое.

— И даже измены? — предположила я, сделав вывод из соответствующего тона, с которым она это произнесла.

— Я же сказала… — как-то излишне нервно повторила Εлизавета Николаевна. — Женщина имеет право на слабости.

— Хорошо, — не стала я настаивать на ином ответе. — Вина?

— Нет, — качнула она головой. Посмотрела мне за спину….