Предисловие

Я могу услышать его случайно, когда иду по улице. Итальянский язык — его ни с чем не спутаешь. Предложения, диалоги, льющиеся, как музыка, как стихи, и столь знакомые, что я, вздрогнув, просыпаюсь от забытья и погружаюсь с головой в чувственность звуков.

Но я в Австралии, в другом полушарии, где теперь редко всерьез задумываюсь об Италии — стране, что изменила мою жизнь и привела меня туда, где я сейчас. Я живу в Байрон-Бей и веду еженедельную кулинарную колонку, а также работаю новостным репортером в местной газете и время от времени даю уроки итальянской кухни.

Кому-то из знаменитостей — кажется, Вирджинии Вульф — принадлежат слова: «Всегда иди самым сложным путем». Моя жизнь в Италии складывалась именно так, но привела меня к счастью и блаженству настоящей любви, хоть и окольными путями.

Книга первая

1982–1986 годы

Флоренция, остров Эльба, Перуджа

Как-то вечером в пятницу во Флоренции мужчина с полотенцем через плечо снял часы и положил их на край стола, за которым сидели я и еще двадцать студентов из разных стран. Так все и началось — с ресторана в подвале. Мы все учились в институте Микеланджело, на курсе итальянского языка и культуры, и каждую пятницу вечером ужинали в традиционной тосканской траттории.

Вспоминая мелочи, изменившие мою жизнь, я всегда думаю о тех часах. С годами они стали казаться мне большим, чем были на самом деле, излучающими сияние — такую важную роль они сыграли. Их присутствие на столе ресторана Джанфранко означало, что он легко исчезал и появлялся, а то, что они лежали именно рядом с нами, моей сестрой и мной, — особое его отношение к нам двоим. К концу вечера он сел рядом, и мы заговорили на неуклюжей смеси языков за бокалом вина.

Джанфранко родом из умбрийской деревни, и его итальянский небрежен, ленив, полон разговорных оборотов, французский — скуден, но элегантен, голландский — великолепен (он десять месяцев был женат на голландке), английский — обрывочен. Но понимали мы друг друга прекрасно.

Он курит «Мальборо», носит дорогие золотые украшения и тесные джинсы, и есть в нем щегольское безразличие, которое притягивает меня настолько, что к концу вечера, когда мы каким-то образом оказываемся в баре на пьяццале Микеланджело, я уже немного влюблена. Он танцует с сестрой на зеркальном полу, а я танцую с Роберто, помощником шеф-повара, который просит меня перевести на итальянский слова песни «Чикаго», и я кое-как это делаю. Джанфранко приносит куантро со льдом, и мы сидим рядом. Наши колени соприкасаются. Я больше не замечаю ни Роберто, ни сестру.

Я в Италии несколько недель и уже успела влюбиться в страну, людей, Флоренцию, директора института. По образованию я филолог, это и привело меня сюда, но не сразу. Сначала я работала в рекламном агентстве, потом медсестрой, еще был одинокий год в Лондоне, когда я работала и жила в баре, разрыв слишком уютных и ленивых отношений с милым парнем по имени Тони, которого я разлюбила.

Тони приехал в Лондон первым и встретил меня в аэропорту, как мы и договаривались. За шесть месяцев разлуки (он катался по Европе на автобусе, я откладывала деньги) я уже изменилась, поэтому, обняв его (он был в новом дешевом кожаном пальто), я почувствовала, что обнимаю брата, а не любовника. Тони решил вернуться в Австралию, и я была этому рада; моя новая жизнь, полная приключений, лишь начиналась. Я нашла работу в пабе напротив Британского музея и переехала в маленькую комнатку наверху, где в свободные вечера одолевала «Войну и мир» и в одиночестве сидела в соседних барах за бокалом южноафриканского вина с жареными орешками.

Потом из Австралии прилетела младшая сестра, и мы вместе уехали в Италию. Институт предоставлял комнаты в общежитии рядом с собором Санта-Мария-дель-Фьоре, и мы поселились там вместе с девчонками из Скандинавии, которые тоже были на нашем курсе. Лондон забылся быстро. Я поймала себя на том, что небрежно накидываю пуловер на плечи, как итальянки, завязываю шарфы свободным узлом на своей белой англосаксонской шее… а потом появился Джанфранко.