Затем в центре изображения появилось нечто очень яркое, похожее на крошечную звезду, и по сравнению с ней мерцающая сетка сделалась бледной, почти невидимой.

– Сетка стала всеобщей, – пояснила Галиана. – Яркий свет символизирует ее единство, единство в Транспросвещении. Смотри.

Яркий огонек – самое прекрасное и манящее, что доводилось когда-либо видеть Клавэйну, – выпустил луч в направлении одинокого огонька, который изображал самого Клавэйна. Луч пробивался сквозь матрицу, приближаясь с каждой секундой.

– Новые структуры в твоем мозгу почти закончили развиваться, – объяснила Галиана. – Когда луч прикоснется к тебе, ты вступишь в частичную интеграцию со всеми нами. Приготовься, Невил.

В ее словах не было необходимости. Свет подбирался все ближе и ближе к его огоньку, и Клавэйн стиснул перила взмокшими ладонями.

– Я должен возненавидеть тебя за это, – сказал Клавэйн.

– Почему же еще не возненавидел? Ненависть – всегда самый легкий путь.

– Потому что…

Потому что теперь это не имело значения. Его прежняя жизнь осталась позади. Он протянул руки к Галиане – нужно было за что-то ухватиться, защититься от надвигающегося удара. Галиана сжала его руку, и мгновение спустя он познал Транспросвещение. Ощущение было потрясающим: не болезненным, не страшным, но абсолютно новым. Он буквально начал думать иначе, чем думал несколько микросекунд назад.

Потом, когда Клавэйн пытался мысленно описать происшедшее, он понял, что слова не годятся для этого. И неудивительно: в процессе эволюции язык приспособился передавать многие понятия, но не такие, как переход от индивидуальности к сети, состоящей из множества личностей. Но если он не мог передать суть происшедшего, то по крайней мере мог изобразить его метафорически. Он будто стоял на берегу океана, и гигантская волна накрыла его. Какое-то время Клавэйн пытался добраться до поверхности, пытался не наглотаться воды. Но поверхности не было. Океан, объявший его, простирался бесконечно во всех направлениях. Клавэйну оставалось лишь подчиниться. Но шли минуты, и это пугающее, незнакомое превращалось в нечто приемлемое, начинало даже казаться, что оно успокаивает. Уже тогда он понял, что это лишь тень тех ощущений, которые переживает Галиана в каждое мгновение своей жизни.

– Все в порядке, – сказала Галиана. – Пока достаточно.

Волна Транспросвещения отступила, как тускнеющий образ божества. У Клавэйна остались лишь чувственные ощущения, больше не было прямой связи с остальными. Его сознание сокрушительно быстро вернулось к нормальному состоянию.

– Ты в порядке, Невил?

– Да… – У него пересохло в горле. – Думаю, что да.

– Оглянись.

Он огляделся по сторонам.

Комната совершенно изменилась. Изменились и все присутствующие.

Преодолевая головокружение, Клавэйн вышел на свет. Стены, прежде серые, были испещрены манящими узорами; словно мрачная чаща внезапно превратилась в заколдованный лес из сказки. В воздухе, подобно вуалям, висели данные: рисунки, диаграммы, цифры толпились вокруг коек раненых, таяли в пространстве, словно хрупкие фантастические неоновые скульптуры. Когда он двинулся навстречу рисункам, те, словно в насмешку, разбежались от него, как косяки сверкающих рыб. Иногда казалось, что они поют, иногда нос его щекотали полузнакомые запахи.

– Теперь ты можешь воспринимать эти вещи, – заметила Галиана. – Но они скажут тебе мало. Для этого нужно или несколько лет учиться, или встроить в мозг более мощные машины, которые создают когнитивные уровни. Мы читаем все это почти подсознательно.

Сейчас Галиана была одета иначе. Клавэйн по-прежнему смутно видел очертания ее серого комбинезона, но вокруг него появились подвижные завитки света – они разворачивались в цепочки символов булевой алгебры. В ее волосах, словно ангелы, плясали рисунки. Едва заметная паутина мыслей связывала ее с другими сочленителями.