Тут-то меня и осенило.
Я коснулся рукой одного из них, и чуть не упал.
— Неужели, — листья зашептали мне песню ветра, — снова открылась. Заповедная зона.
Вне себя от радости, я принялся искать свою тропинку, которая конечно уже заросла и замелась землей. Кое как, по старой памяти, я набрел на кусты, за которыми за мной наблюдали красные глаза Кая.
А вот и она. Наша пещера.
Как и прежде, в углублении, в которое просто так не спустишься. Наша лесенка сгорела, и теперь я снова, как в детстве, бросив палку, стал карабкаться вниз, стараясь не сломать ногу. Меня ведь здесь потом не найдут.
В груди было какое-то радостное трепетание. Словно я опять ближе к ней, будто она сейчас выйдет ко мне, и начнет ругать за что-нибудь.
Мое дерево уцелело. Высохло, но все еще хранило разноцветные ленточки — красные, синие, желтые. Даже шелковые, которые мы купили специально для Мари, чтобы она могла вешать их сама.
Вот только в пещеру духу войти не хватило. Я стоял, мялся у нее, несколько раз набирался смелости и снова отходил.
— Вот это я трус, — посмеялся я сам над собой, почесывая затылок.
— Ты всегда был таким.
От неожиданности я подпрыгнул.
Я так резко повернулся, что сначала не поверил своим глазам.
В двух метрах от меня, в белоснежном платье, с цветами синих фиалок в волосах, стояла моя жена. Синие глаза светились спокойствием и счастьем. Такое было только в минуты нашего единения, или, когда она укачивала на руках Мари, чтобы та заснула. Кожа чуть светилась, но эта была все та же, моя Алма. Мое прекрасное чудовище.
Не знаю, как я еще сохранял равновесие, но дар речи меня почти покинул.
— Ты… здесь?
Она сначала улыбнулась, а потом засмеялась во весь голос. Птицы с ближайших деревьев вспорхнули, недовольные шумом.
Алма смеялась, как никогда. Ее ничего не мучило. Лес больше не принадлежал ей, не было никого, кто хотел бы причинить ей боль.
Я не смог не улыбнуться глупой улыбкой в ответ.
— Ты стал такой взрослый.