Виолета просит, чтобы мы расстались.

Я чувствовал такую тесную связь с ней, ощущал такое безраздельное слияние, что сама мысль о расставании немедленно повергла меня в жесточайшее уныние. Я как будто сделал большой шаг назад. Моя жизнь, моя душа уже достигли такой степени спокойствия и уравновешенности, что прощание с этим материнским лоном означало для меня прощание с мечтой, стремительно от меня ускользавшей. А раз Виолета сама отправляла меня в путь, значит, совершенство нашего любовного трио разрушалось. Треугольник с глазом посредине, висевший над дверью ее спальни, разлетался вдребезги.

Внезапно мне стало неловко: я все еще лежал на постели совершенно голый. Застыдившись своей наготы, я бросился одеваться под сочувствующим взглядом Виолеты.

У меня болела спина, затылок, большие пальцы, а еще меня слегка подташнивало и беспокоил желудок. Я не мог уяснить слова Виолеты.

Она слегка подалась вперед — ее тело было само совершенство: великолепные округлости грудей, тонкая талия, нежная смугловатая кожа, блестящие черные глаза, полные губы, темные, длинные, вьющиеся волосы. Я любовался ею, как ангелом в женском обличье; она ослепляла и в то же время притягивала.

Виолета подошла к стенному шкафчику возле изголовья кровати.

Мысль о скорой разлуке с этой женщиной наполняла меня болью, отчаянием, растерянностью. А ведь так недавно я совсем ее не знал! Почему любовь превращает нас в тупых собственников? Куда исчезает вся наша щедрость? В тот миг я не хотел делиться Виолетой даже с Джейн. Это был такой большой шаг назад, что я ощутил признаки полного саморазрушения.

Тем временем Виолета открыла стеклянную дверцу и достала из укромного хранилища большой кубок чеканного золота, украшенный множеством символов, главным из которых был треугольник с глазом посередине — такой же, что и над дверью в комнату. Кубок был покрыт кружевной салфеткой.

— Ничего больше не говори, просто выпей, Рамон.

— Я не хочу пить. Я люблю тебя и хочу одного — умереть ради тебя. Я не готов тебя покинуть.

Огонь безумия бился в моих висках, глаза жег ад, который, я создал сам, в считаные секунды утратив веру. Я был близок к самоубийству.

— Пожалуйста, выпей, Рамон. Пей.

— Что это? Хочешь напоить меня наркотиком и выбросить из своей жизни?

По лицу Виолеты промелькнула легкая тень беспокойства.

— Пей!

Она поднесла чашу к моему рту и даже слегка наклонила. Едва жидкость коснулась моих губ, я успокоился и принялся глотать (в детстве меня так поили слабительным). Напиток обжигал горло точно жидкое пламя.

Сперва у меня возникло лишь ощущение пустоты, какое бывает, когда отказывают все чувства. У тебя как будто нет тела; ты осознаешь лишь, что существуешь, — и больше ничего. Капельки пота высохли у меня на лбу. Тоска, ненависть, ревность, подозрительность, пошлое необузданное вожделение — от всего этого не осталось и следа. А потом, подобно лучам, преодолевающим космические пространства, в самые потаенные глубины моего существа проникло спокойствие. Я почувствовал, как потоки света омывают мои нервы, мозг, вливаются в кровь. Сердце мое теперь билось ровно, дышалось мне легко, я видел перед собой ясные глаза Виолеты. Желание составляло неотъемлемую часть наших отношений, но сейчас оно было свободно от необузданности и торопливости; осталась лишь чистая гармония.

Я взглянул в глаза девушке и улыбнулся. Она тоже улыбнулась в ответ, взяла мое лицо в ладони и поцеловала.

Потом оделась, убрала кубок в шкафчик и, прежде чем закрыть тайник, достала оттуда металлическую флягу, инкрустированную разноцветными камушками, с крышкой на цепочке, и протянула сосуд мне.

— Рамон, если у тебя заболит тело или душа, выпей несколько капель этого напитка.