Свой первый крик я издал 8 апреля 1979 года в больнице Йорви, а вырос я в Эспоо. Когда я был еще совсем маленьким, наша семья несколько раз переезжала из одного района в другой. Я считаю себя выходцем из Манккаа, хотя первые годы жизни провел в трехэтажном таунхаусе где-то в другом месте. Но, так или иначе, начиная с лета 1986 года я достаточно долгое время жил в Манккаа. Мы поселились там незадолго до того, как я пошел в школу. Моя сестра Анна тогда была уже в четвертом классе. В нашем частном двухэтажном доме я жил до тех пор, пока не съехал оттуда, как и Анна несколькими годами ранее. Один из моих двоюродных братьев работает учителем музыки, но те Лайхо, которых вы можете увидеть по телевизору, не являются моими родственниками.

Мое полное имя – Маркку Уула Алекси Лайхо, так как родители решили дать мне имена моих дедушек, или хотя бы их версии. Меня никогда не называли Маркку или Макке, всегда – только Алекси. И дома тоже. Я планирую официально поменять имя, потому что на пограничном контроле постоянно происходит одно и то же: «Маркку? Кто Марк?». Жизнь станет проще, когда я позабочусь о том, чтобы в паспорте было указано имя Алекси. Этот вопрос я уже обсуждал с родителями, и это не имеет для них особого значения. Отец недавно даже сам поднял эту тему.

Из-за этой цепочки имен заполнение всевозможных документов иногда даже кажется забавным. Несколько раз бывало, что работник из-за стойки вызывал Маркку, а я не сразу соображал, что обращаются ко мне!

Родители вполне убедительно объяснили мне, что именно в такой последовательности три моих имени создают хороший ритмический рисунок: дад-да дад-да дадда-да, но у меня это не вызывает ничего, кроме головной боли. К тому же мне кажется глупым тот факт, что в череде имен моих дедушек я стою всего лишь третьим. У моей старшей сестры тоже три имени, данных по той же логике и звучащих в похожем ритме, но так как ее собственное имя, Анна, стоит самым первым, никакой путаницы не возникло.

А также в этой истории есть еще одна деталь: дедушку по отцовской линии никогда не звали Маркку, и на самом деле это даже не было его именем. Он умер до моего рождения, так что мы с ним никогда не встречались, но его всегда называли МГ – сокращение от Маркуса-Габриэла. Девичья фамилия моей мамы – Энквист, и унаследованное от нее имя Уула тоже немного изменено, потому что имя ее отца пишется как Ола. Такова история моих имен.

Музыка впервые заинтересовала меня, наверное, лет в шесть. Папа тогда через стереосистему завел песню группы Dire Straits „Money for Nothing“. Я до сих пор помню тот момент и все нахлынувшие на меня ощущения. Меня совершенно загипнотизировало звучание гитары Марка Нопфлера, я был в восторге и от дебютной пластинки, Dire Straits (1978), и от следующей, Making Movies (1980), но альбом Brothers in Arms (1975) – это был просто взрыв мозга. В следующий раз такое же абсолютное восхищение настигло меня в десятилетнем возрасте, когда Анна слушала группу Dingo. Благодаря ей я чуть позже познакомился с Kiss, W.A.S.P. и другими группами с ярким мейкапом. Я тогда перенял их манеру поведения и внешний вид и вскоре привык к тому, что на меня смотрят немного косо. Также меня в том возрасте крайне заинтересовал калифорнийский гангстерский хип-хоп. Одно время я часто слушал сольные проекты N.W.A. и Easy E.

Подводка, лак для ногтей и волосы, свешивающиеся на глаза, тогда были для меня своего рода маской, и уже в младших классах я стал крайне асоциальным. Ну, или, прямо скажем, тем еще мудаком. И в более старших классах ситуация не изменилась к лучшему. Например, на уроках рисования я мог испортить рисунки тех, кто меня раздражал. Правда, я всегда на этом попадался, потому что по своей глупости на всех размалеванных работах черным фломастером подписывался как „Allu’93“. В результате то, что меня оставляли после уроков и постоянно проводили воспитательные беседы, стало уже привычным делом.

Мой папа Хейкки родом из Лапландии, а мама Кристиина из Остроботнии, так что летние каникулы, а иногда какую-то их часть, мы проводили или у бабушки в Соданкюля, или на родине моей мамы в Хаапавеси, у родственников с ее стороны. Семья моей тети жила по соседству с бабушкой, и там часто можно было увидеться с двоюродными братьями и сестрами – это было классно. Одна из сестер, Каролиина, была нашего с Анной возраста, так что мы много времени проводили втроем. У меня осталось много хороших воспоминаний: мы бегали по лесу, лазали по деревьям, выкапывали червячков. Обычные детские забавы. И наши домашние животные всегда были рядом. У нас жили шотландский терьер Аполло, немецкая овчарка по имени Мидас и кошка Сиири.

Мне особенно запомнилось то, что нас как магнитом притягивали к себе заброшенные здания, в которых было очень интересно играть. Это казалось невероятно захватывающим и, разумеется, было совершенно запретно, что лишь добавляло очарования этим местам. До сих пор, когда я вижу заброшенное здание, перспектива забраться в него и обследовать кажется мне соблазнительной. Я то ли потому так люблю фильмы ужасов, что обожаю заброшенные дома, то ли наоборот. И если кто-то сейчас задается вопросом, имеет ли к этому отношение еще и песня группы Dingo „Autiotalo“ («Заброшенный дом» – Прим. пер.), тут я не могу сказать наверняка. Но она вышла как раз в то время.

Родители нас пугали, что в одном из этих заброшенных домов собираются наркоманы, но мы, насколько я помню, скорее обрадовались этой информации. Нам было настолько любопытно, что запугать нас, пусть даже с целью защиты, не получилось. Никаких наркоманов мы ни разу там не видели, однако несколько лет спустя в одной из заброшенных лачуг была найдена целая куча старых рецептов на препараты. Похоже, в тех историях было зерно правды.

В Кеуруу у нас, у детей, был собственный домик, и однажды летом мы увлеклись тем, что ловили сачком бабочек и всяких других летающих насекомых. В итоге кто-то поймал пару маленьких птичек и принес их в наш дом, чтобы они и там полетали. Обычно родители следили за нами не так пристально, но с этой проделкой мы все-таки попались. У взрослых наша идея не вызвала никакого восторга, так что этот проект быстро пришлось прикрыть. Оно и к лучшему.

По ночам, конечно же, нужно было спать, но это не особо нас удерживало. Мы дожидались момента, когда родители окажутся в мире сновидений, и около часа ночи тайком отправлялись на поиски приключений с карманными фонариками в руках. Мы придумывали истории о привидениях, чтобы напугать друг друга: будто в том подозрительном доме или вон на том каменистом берегу произошло что-то ужасное, ну и всё в таком духе.

Про убийства на озере Бодом я впервые услышал в начальной школе Манккаа летом после окончания первого класса. Мама одного моего одноклассника отвезла нас на пляж Ойттаа, где были большие водные горки. Я помню, что именно в той поездке я впервые осознанно услышал эту историю, но уже тогда в ней звучало что-то знакомое. Впрочем, может быть, об этом уже говорили дома или где-то еще.

В Эспоо, конечно же, все знали об этом происшествии, но остальной мир к тому времени о нем уже практически забыл. От нашего дома до места убийства было примерно 15–20 километров, так что на этот мыс мы заглядывали нечасто. Особенно потому, что Эспоо в те времена был очень хаотично застроен. Торговый комплекс в центре и домики тут и там. На самом деле он примерно таким же и остался, только застройка стала чуть плотнее.

Эта история с озером Бодом снова вспыхнула у меня в памяти, когда я увлекся фильмами ужасов. Не нужно обладать запредельной силой воображения, чтобы соотнести с произошедшими событиями серию фильмов «Пятница 13-е» с Джейсоном Вурхизом, стоящим на берегу озера с ножом в руке. И эта местная легенда довольно сильно повлияла на нас в плане творчества. Альбом Children of Bodom Hexed 2019 года открыла песня „Confessions“ (рабочее название композиции „Under Grass and Clover“, которая была первым синглом альбома, – прим. пер.), и эта композиция – наша интерпретация того, что происходит в сознании убийцы с озера Бодом.

В детстве с нами ничего страшного не приключалось. Только однажды сестра с такой скоростью бежала со скалы, что не удержала равновесие и упала, да так, что на лбу у нее была здоровенная рана и всё лицо заливала кровь. Но ничего серьезнее этого не происходило. Конечно же, у нас все ноги были покрыты синяками, а руки – царапинами, когда наша семья возвращалась в Эспоо перед началом учебного года.

Но и тогда мы постоянно носились туда-сюда, поднимая тучи пыли, и вечно что-то затевали. Только вернувшись домой, мы бежали на ближайшую стройку и воровали листы пенопласта и грузовые поддоны, из которых сооружали плоты. Мы плавали на них по ближайшим ручьям. Или это были небольшие речки… Закончиться это могло чем угодно, ведь в плавания на этих самодельных плотах мы отправлялись даже в ноябре. Вода в то время была уже чертовски холодной, а течение в некоторых местах – достаточно сильным.

Так что стройка была для нас просто отличнейшим местом. Там можно было найти множество интересных вещей, особенно если прийти туда поздней ночью.

Единственный действительно печальный случай произошел с нами в Лапландии. Однажды мы с сестрой гуляли по лесу и нашли упавший скворечник, который я, не раздумывая, тут же схватил руками. А внутри оказалось пчелиное гнездо. Черт возьми, как же эти пчелы разозлились! Мы, крича, изо всех сил побежали к бабушке, которая пришла в ужас от вида плачущих ребятишек. Наших родителей тогда не было рядом, но бабушке все же удалось нас как-то успокоить. Скорее всего, она приготовила нам жареные сосиски или еще что-нибудь вкусненькое.

У каждого было по полдюжины укусов по всему телу, и я никогда еще не чувствовал себя так плохо. Кажется, мне тогда было пять лет. К счастью, у нас не оказалось аллергии на пчелиные укусы, а то всё могло бы обернуться бедой, и пришлось бы ехать в больницу.